Ответа не последовало. К счастью, зазвонил телефон, и генеральный прокурор минут пять что-то обсуждал с невидимым собеседником, хотя прекрасно мог отложить беседу. Затем многозначительно посмотрел на часы.
— Дорогой Балестрини, — начал он, прохаживаясь взад и вперед за спиной у посетителя, которому приходилось беспрестанно вертеться на стуле, чтобы смотреть прокурору в лицо. — Дорогой Балестрини, — повторил он после бесконечно долгой паузы, — позвольте вам, однако, сказать, что я ценю ваше рвение преданного блюстителя закона.
Он остановился у окна и открыл его. Затем сделал Балестрини знак подняться, взял его под руку и подвел к подоконнику.
— Какую грозную дату вы мне назвали, Балестрини?
— Седьмое июля.
— И какого же года?
Сквозь ткань пиджака он ясно ощутил, как напряглись мускулы Балестрини. Он почувствовал — молодой человек смотрит на него в полной растерянности, и в ответ лишь пожал плечами, не скрестив с ним взгляда.
— Значит, год с точностью не назван. А если речь шла о седьмом июле прошлого года?
— Вы шутите? — пробормотал Балестрини. Генеральный прокурор повернулся к нему и улыбнулся, но не иронически, а скорее отечески.
— Это не гипотеза, дорогой Балестрини: я навожу вас на след, на самый важный след. Седьмое июля, которое так вас пугает, уже прошло. Попробуйте вновь прослушать пленки, и вы убедитесь, что ничто этого не опровергает.
— Вы их уже видели? Прослушали?!
— Да нет же, нет! Но я в курсе дела, и мне известно, что все обстоит именно так.
— Откуда вам это известно?! — воскликнул Балестрини, и генеральный прокурор окинул его суровым взглядом.
— Соблюдайте хотя бы правила приличия. Я вам не Джакомо Баллони и потасовки не допущу.
— Я не…
— Оставим это. Вы задали мне вопрос, и я вам отвечу.
Генеральный прокурор неторопливо раскурил трубку.
Больше он не имел права на ошибку. Теперь он понял, что за тип этот Балестрини, который смотрит на него, словно мальчишка, заставший свою мать в постели с любовником. Он разочарован, этот наглый молодой человек, поэтому и говорит с ним так агрессивно и с такой горечью. Но еще больше он растерян, и потому его легко можно подмять, если крепко схватить за горло.
— Когда я спросил, о каком седьмом июля идет речь в вашем докладе, я, дорогой Балестрини, хотел сказать, что седьмое июля уже миновало, и то, чего вы так боялись, уже произошло. Как бы это назвать… путчем?
— Но я ничего не заметил, — непроизвольно вырвалось у Балестрини, и генеральный прокурор шутливо погрозил ему трубкой.
