— Да какой там «проголодалась» — «испугалась»! Тут написано «испугалась», — громко поправил Силипо. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина, а потом публика разразилась безжалостным хохотом. Шум достиг таких размеров, что не помогли ни шиканье секретаря суда, ни удары молотка председательствующего.
С этого момента атмосфера в зале переменилась, и это оживление не предвещало ничего хорошего. Даже Буонафортуна, до того сидевший в своем углу с апатичным видом в окружении множества карабинеров, начал во весь голос пререкаться со свидетелями, и председательствующему пришлось вмешаться.
— Господин председатель… — сильно покраснев, запротестовал судебный заседатель и передал ему что-то через сидящего справа от него другого члена суда; в ответ председатель суда лишь добродушно кивнул. Силипо и второй адвокат, повернувшись к залу, призывали публику к спокойствию и были похожи на главарей клаки, обеспокоенных тем, что они могут лишиться ее поддержки. Судебный заседатель между тем размахивал своими листками, демонстрируя их председателю, чтобы показать, насколько ему трудно приходится в таких условиях. Сквозь шум иногда удавалось различить отдельные слова, которые он выкрикивал нервным фальцетом.
— Да кастрируйте его, чтобы такие не размножались! — прогремел чей-то хриплый голос. Выкрик этот, однако, не достиг судейского стола, а только вызвал новый прилив оживления и веселья у Буонафортуны.
Прежде чем старушка исчезла в толпе, напиравшей на переносные барьеры, Балестрини увидел круглую физиономию с густыми, неухоженными усами, в очках с маленькими стеклами а-ля Эмиль Золя.
— Я считаю, что продолжать заседание нужно при закрытых дверях, — посоветовал один из адвокатов обвинения, подойдя к его прокурорской «башенке».
— Это решит председатель.
— Да, конечно. Но в такой обстановке, как здесь… — пробормотал тот в ответ, наверно намекая на то, что Балестрини будет нелегко выступить перед всей этой компанией.
Балестрини перестал вслушиваться в показания свидетелей. Эта череда случайных прохожих до сих пор, спустя много месяцев после убийства, еще не опомнившихся от страха, начала надоедать ему. Даже адвокаты обеих сторон уделяли им не слишком много внимания; один только председатель суда возился с каждым дольше необходимого: может быть, он полагал, что чем больше публика соскучится, тем больший эффект вызовет его «коронный номер».
Через полчаса председательствующий, поднеся руку к глазам, тщательно, как все близорукие, принялся изучать циферблат своих часов, и человек десять — адвокаты, карабинеры и зрители — инстинктивно повторили его жест.
