И вот с этого дня все и пошло. Следить он за собой начал. И на Юльку, я заметил, как-то особенно смотреть стал.
Раз иду по улице — у колонки бабы. Слышу:
— А дурачка-то что-то не видать стало! — и этакий ядови-итый, липкий смешок.
— Да как же не видать? Тут он. Вчерась видела… вырядился, идет. Я говорю: «Драстуй-ка, Толя». Остановился. «Драстуйте, — говорит, — только поговорить с вами я сейчас не могу, потому что очень спешу».
— Иди ты!
— Да-а. «А куда это, — говорю, — ты так спешишь-то?» «В магазин, говорит, — за детским питанием».
Меня в жар так и кинуло! А они знай балабонят!
— Да-а! Вот слушай. «Только не подумайте, пожалуйста, что это я себе, нет, — говорит, — это я для своей девочки». «Откуда же, — говорю, — у тебя девочка-то взялась? Ты же неженатый!» Задумался он так, голову повесил. «А я, — говорит, — скоро женюсь».
— Ай!
— Ну. «Дак кольца, — говорю, — тогда надо покупать!»
Тут они увидели меня. Сначала одна толкнула другую, и обе отвернулись!
Ну, ясное дело, после этого я Толика решил отвадить от дома так, чтобы и духу его не было. Да куда там! Все против меня, и особенно Катька: топает ножонкой и на весь дом:
— Кьде папа?!
Без него ни есть не заставишь, ни спать не уколотишь…
А тут еще и мать-то его… Стыд! Мать-то оно, конечно, и есть мать, да мыслимо ли такое обольщение? Втемяшилось ей, будто Толик ее «выправляется». Так и говорит:
— Толя-то мой выправляться начал, вот дал-то бог! «Ты, — говорит, меня, мама, осенью учиться отдай, а то, — говорит, — я ведь ни писать, ни читать, ничего не умею — хорошо ли?» «Ладно, — говорю, — Толя, отдам…» А вчера чё-то смотрю, не слыхать его; заглядываю в кладовку, а он, тошно мнечиньки, сидит да букварь листает. Заплакала я чё-то, а сама по голове его глажу и думаю: вот бы дал бог!
Ну чего они! С чего глупить-то?! Есть люди, которые потом уж свихнулись, не с самого начала, это еще понятно, тут надежда какая-то есть, и медицина лечит, а уж когда уродился-то таким и до двадцати лет дожил, тут-то уж какого ляда ждать?! Нет, ничего не понимают! Вообще-то я тут, кажется, не совсем прав: может, он и действительно немножко начал… «выправляться». Ведь после этого случая с букварем он с Юлькой в какую-нибудь неделю буквы осилил и «складывать» научился: «мама мыла рамы», ну там «мы не рабы, не бары мы», дальше, правда, кажется, не пошли. А говорил-то он и до этого, как по газете. «Я, — говорит, — раньше у радио учился, а теперь вот у нее». Юльку ни за какие пироги по имени не называет стесняется! Он и смотрит-то на нее как на солнце. Как читать учился- я думал, сгорит со стыда! Умора.
