По слухам, Флавио Эспозито отпустили с собрания Balilla пораньше, через заросли опунций он пробрался к дороге не позже половины десятого. Как раз в это время Пьерино возвращался с моря, один, в легком подпитии после удачного улова. Он поднимался вверх по холму от tonnara, не подозревая, что молодой Эспозито следует за ним.
На темном углу недалеко от дома Пьерино, там, где обычно развешано на веревках белье, Флавио напал на него. Все знали, что сын доктора – убежденный фашист, любимчик профессора Каллейи. Но все же на этот раз парень зашел слишком далеко. Напоить касторкой – этого было бы вполне достаточно. В конце концов, разве Пьерино не приходился ему родственником по линии матери? Словом, постыдный поступок. Хорошо рассчитанным ударом по голове он лишил Пьерино сознания, а когда тот упал, отхлестал его кнутом по груди. Затем прокрался домой задними проулками и, спрятав кнут в кустах, поднялся с трубой в руке по ступенькам на террасу «Дома на краю ночи», где его встретили родители.
– Я этого не делал! – кричал Флавио, когда отец предъявил ему кнут. – Кто-то подложил его сюда, чтобы опозорить меня – всех нас опозорить, чтобы все подумали, что это я виноват! Я в жизни не видел этого кнута! Зачем мне избивать Пьерино? Он же наша родня. А профессор Каллейя отпустил меня домой в полдесятого.
Но когда отец схватил его за плечи и затряс, вопрошая, кто же тогда распускает столь мерзкие слухи, Флавио не смог ответить.
Стало известно, что конюх il conte заметил, что с конюшни пропал один старый кнут. Он не мог точно сказать, когда его украли, так как кнут висел среди целой связки других много лет и конюх особо не следил за ним. Но теперь он неожиданно понял, что кнут исчез, – возможно, уже как с полгода. Мог ли молодой Эспозито прокрасться и похитить его, после того как его отпустили с собрания Balilla в тот вечер?
– Как я мог его взять? – кричал Флавио. – Как я мог, если я никогда даже не был на конюшне? А как же моя труба? Она была со мной весь тот вечер. Как же я смог избить человека до потери сознания, держа хлыст в одной руке, а трубу – в другой?
Кроме того, ни Санта-Мария, ни Агата, жена пострадавшего Пьерито, не слышали в ту ночь кашля, которым Флавио страдал весь год.
Тем временем бедный Пьерино был очень плох. Он больше не мог говорить, у него развился правосторонний паралич. Когда жена и дочери обращались к нему, из его глаз текли слезы, но он молчал. Печать смерти легла на беднягу. Его молчание многие жители острова расценивали как еще одно доказательство вины Флавио.
