– Дан, можно, я останусь у тебя на ночь?.. Не хочу идти домой.
Сегодня жар-птица была не такая, как всегда. Тихий, усталый голос, пёрышки потускнели, занималась невнимательно, будто её мысли витали где-то далеко.
– Что-то случилось, Маш?
– Давай, я ужин тебе приготовлю.
Загремела посуда, захлопали дверцы шкафчиков, холодильник тоже открывал свои недра: Маша брала то одно, то другое, хлопотала, крутилась на кухне. Шуршала упаковка, стучал нож, звякнул противень для запекания. Запахло варящейся гречкой. Жар-птица притихла у окна; Дана мягко тронула девичьи плечи, тяжёлый узел великолепных густых волос.
– Что такое, пташка? Я могу чем-то помочь?
– Разреши мне просто остаться у тебя. Не могу сейчас отца видеть.
Дана не решалась выпытывать подробности, просто кивнула. Ужин был готов: куриные голени с луком в сметане, гречка с грибами.
– Здорово готовишь, Маш. Вкусно очень... Спасибо.
– Да я всего несколько блюд и умею пока. Самое простенькое.
– Ну, если это для тебя «самое простенькое», то я преклоняюсь. Потому что я даже яичницу могу испортить, хотя куда уж проще...
Вечер дышал снегом. Холодное стекло, морозный воздух и грустная жар-птица на грани слёз. Дана не лезла с расспросами: захочет – сама расскажет.
– Ты не обращай на меня внимания, работай. Я не буду тебя отвлекать. Я прилягу, можно? Голова что-то болит...
– Да, Маш, чувствуй себя как дома. Располагайся, где тебе удобно.
Сосредоточиться было трудно: мысли тревожно крутились около Маши. Поработав с час, Дана вышла на кухню – то ли чаю заварить, то ли просто постоять, увязнув в странном, мучительном бездействии. Лёгкие шаги – и голос:
– Ты чаю хочешь, Дан? Давай, я заварю.
– Спасибо, пташка. Мысли мои читаешь. – Улыбка всё-таки прорвалась, и Дана не жалела, что отпустила её на волю.
Аромат чая разлился по кухне под струёй кипятка из чайника, звякнула крышечка, сверху мягко легло полотенце.
– Мама умерла. Похороны были вчера. А у отца, оказывается, есть женщина. Он начал с ней встречаться, ещё когда мама болела. Скрывал от нас. Он сказал, что не будет пока приводить её домой, хочет соблюсти приличия – типа, траур. А я вот думаю: к чему поддерживать эту видимость, если мыслями ты всё равно с ней, а не с мамой?
– И ты сказала то, что думаешь?
– Ну да.
Хотелось поймать её в объятия, прижать к себе, но Дана не решилась.
– Соболезную, Машенька. Я знаю, каково это.
Чайную горечь молчания прервал телефонный звонок. Маша пробормотала «извини» и вышла в прихожую.
