Я зашел в залу, где танцевали контрданс в кадрили, и залюбовался, наблюдая совершенный танец на французский манер; но меня отвлек человек, который вошел в залу в одиночку, в маске по-венециански – в бауте, черной накидке, белой маске и шляпе, задранной по-венециански. Я уверился, что он венецианец, потому что иностранец никогда не сумеет держаться так, как мы. Он стал смотреть на контрданс, случайно, рядом со мной. Он вздумал покритиковать его мне по-французски; я сказал, что много видел в Европе людей, замаскированных по-венециански, но никогда не видел одетых так похоже, как он.
– Да, я венецианец.
– Как и я.
– Я не шучу.
– Я тем более;
– Поговорим же по-венециански.
– Говорите, я вам отвечу.
Он говорит, и я узнаю по слову Sabato, которое означает суббота, что он не венецианец.
– Вы, – говорю я ему, – венецианец, но не из столицы, потому что вы сказали бы Sabo.
– Согласен; и по языку я убеждаюсь, что вы можете быть из столицы. Полагаю, что в Петербурге нет другого венецианца, кроме Бернарди.
– Вот видите, люди ошибаются.
– Я граф Вольпати из Тревизо.
– Дайте мне ваш адрес, и я приду сказать вам, кто я, потому что я не могу вам сказать это здесь.
– Вот, пожалуйста.
Я отхожу от него, и два или три часа спустя меня привлекает девушка в домино, окруженная несколькими масками и говорящая фальцетом по-парижски в стиле бала в Опере. Я не узнаю маску по голосу, но по стилю уверяюсь, что она из моих знакомых, потому что у нее те же повторы и те же вставки, что я ввел в моду в Париже всюду, где я часто появлялся. «Ох, хорошее дельце! Дорогой мужик!». Многие из этих фраз, которые были из моего лексикона, разожгли мое любопытство. Я остался там, не заговаривая с ними, терпеливо ожидая, когда она снимет маску, чтобы мне увидеть ее лицо, и мне это удалось по прошествии часа. Ей понадобилось высморкаться, и я увидел, очень удивленный, ла Баре, торговку чулками с угла улицы Сен-Оноре, у которой я был на свадьбе в отеле Эльбёф, семь лет назад. Как, она в Петербурге? Моя старая любовь пробудилась, я подошел к ней и сказал фальцетом, что я ее старый друг из отеля Эльбёф.
Это слово ее остановило, она не знала, что сказать. Я сказал ей на ушко: «Жильбер, Баре» – слова, которые могут быть известны только ей и ее любовнику. Она заинтересована, она говорит только со мной; я говорю ей об улице Пруверс, она видит, что я знаю все ее дела, она поднимается, отходит от окружающих и идет со мной прогуляться, умоляя меня сказать, кто я такой, и я заверяю, что я ее счастливый любовник. Она начинает с того, что убеждает меня не говорить никому то, что я знаю о ней, она говорит, что уехала из Парижа вместе с г-ном де л’Англад, советником парламента Руана, которого она затем покинула, чтобы перейти к антрепренеру Комической оперы, который отвез ее в Петербург в качестве актрисы, что ее зовут л’Англад, и что она на содержании графа Бжевусского, посла Польши.
