». Что было необычным и мне чрезвычайно понравилось, были румяна, наложенные так, как это делают дамы при дворе в Версале. Привлекательность этой окраски состоит в той небрежности, с которой она накладывается на щеки. Не стремятся, чтобы эта окраска выглядела естественно, ее накладывают, чтобы доставить удовольствие глазам, которые видят знаки страсти, которые обещают им умопомрачение и неистовство любви. Она сказала, что использовала румяна, чтобы доставить удовольствие своему другу, который их любит. Я ответил, что по этому пристрастию я предполагаю в нем француза. При этих словах он сделала мне знак: друг пришел. С этого момента комедия началась.
– Чем больше я смотрю на твое лицо, тем больше хочу стать твоим супругом.
– Говорят, что он был некрасив.
– Так говорят; но заслуживает ли он быть рогоносцем? мы будем работать над этим всю ночь. Я пребываю в целибате уже восемь дней, но мне надо поесть, потому что у меня в животе только чашка шоколада и белки от шести свежих яиц, что я съел в салате, заправленном маслом из Лукки и уксусом «четырех воров».
– Ты должно быть болен.
– Да; но я себя хорошо почувствую, когда выделю их, по одному за раз, в твою влюбленную душу.
– Я не верю, что ты нуждаешься во фрустрации.
– Кто же сможет в этом нуждаться рядом с тобой; но я испытываю обоснованный страх, потому что если мне случиться дать осечку, мне придется застрелиться.
– Что значит дать осечку?
– Дать осечку, это, фигурально выражаясь, значит пропустить свой выстрел. По-простому, это, когда, при желании застрелить врага, капсюль не срабатывает. У меня случилась осечка.
– Теперь я тебя понимаю. Разумеется, мой дорогой брюнет, это будет несчастье, но непонятно, зачем тебе стреляться.
– Но что ты делаешь?
– Я снимаю с тебя пальто. Дай мне также твой чехол.
– Это будет трудно, потому что он заперт.
– Как заперт?
– Засунь внутрь руку. Чувствуешь?
– Ах, шалун! Это яичные белки сделали тебе такой штырь?
– Нет, мой ангел, это все твоя очаровательная персона.
Я приподнимаю ее, она обнимает меня за плечи, помогая мне, и, сбросив чехол, я ощущаю ее на своих бедрах, и она утверждается на штыре; но, пройдясь по комнате и опасаясь последствий, я помещаю ее на ковер, затем, сев и утвердив ее сидящей на мне, я предоставляю ей возможность оказать мне любезность и кончить труд, собрав в горсть белок первого яйца.
– Остается еще пять, – говорит мне она, и, очистив свою прекрасную руку с помощью баночки, заполненной бальзамическими травами, она подает ее мне, чтобы я осыпал ее сотней поцелуев. Успокоившись, я провожу час, рассказывая ей смешные анекдоты; потом мы садимся за стол.
