— Что же вы свою красоту и молодость так уродуете? Перестаньте выражаться или выйдите из троллейбуса.
— Имеем право, мы талоны пробили, — ответил кто-то из продолжавшей веселиться компании, но голоса стали тише.
— Зачем ты так рискуешь? — взволнованно сказала Наташа, когда они доехали до своей остановки и вышли. — Неизвестно, чего можно ожидать от них.
— Они нормальные, просто разболтанные, поняли, что все боятся, и это их ещё больше раззадоривает. Возмутительно, что и девушки среди них есть.
Наташа, едва не потеряв мать, сейчас особенно остро поняла, как она ей нужна. Нет человека, к которому так тянулась бы душа, и нет человека, который легко простил бы ей любое необдуманное слово. Нет любви бескорыстней, чем любовь матери, и нет ничего глупее обиды на свою мать.
На следующее утро Наташе позвонила молодая женщина, врач реанимации.
— Ваша мама прошла полное обследование, ей было предложено продолжить лечение в кардиологии, но она отказалась.
— Я приеду и заберу её. Если её жизни ничто не угрожает, она может продолжить лечение и в домашней обстановке, там ей будет лучше, — не задумываясь, ответила Наташа.
— Я не могу простить её, — сказала дома Татьяна Павловна. — Она же будет издеваться над беспомощными людьми дальше. Нужно куда-то написать об этом. Я сейчас поняла, почему она так со мной поступила. Она должна была всю ночь сидеть на посту, а когда привязала меня, то смогла уйти. Может быть, ей поспать хотелось или поговорить с кем-то. Она, наверное, не думала, что я заговорю. Когда утром она снова зашла в палату, и я сказала ей: «Я узнала вас. Это вы издевались надо мной ночью», — она ответила: «Не докажешь, я тебя вижу в первый раз». Она говорила мне «ты». Это их сейчас так учат?
Наташа разделяла возмущение Татьяны Павловны, и ей точно так же хотелось предать огласке случай, который не выходил у неё из головы, но она сдержала свой порыв. А что, если мама опять попадёт в реанимацию в эти же руки? Заговорит ли она потом, выйдя из стен, скрытых от постороннего взгляда? Она решила, что разумнее будет промолчать, и попыталась убедить в этом Татьяну Павловну.
На следующий день она поехала в больницу, чтобы забрать эпикриз. Чем ближе Наташа подъезжала к медицинскому учреждению, тем сильнее у нее портилось настроение. Она вспоминала наполненные болью глаза своей матери, и это была не физическая боль. Она всё сильнее ощущала себя предателем, и не только по отношению к ней.
Забрав документы в кардиологии, Наташа направилась к выходу, но, не доходя до двери, свернула в сторону с табличкой «администрация». Время совпадало с приёмом главврача по личным вопросам, однако секретарь направила её к заместителю. У кабинета никого не было. Наташа вошла, поздоровалась. Из-за стола на неё внимательно смотрела женщина средних лет. С первых слов Наташа ощутила холодную напряжённость её взгляда. Между ними как будто возникла невидимая стена, с одной стороны которой сидел готовый к защите своего учреждения руководитель, с другой — обыкновенная жалобщица, то есть человек со скверным характером.
