— Давно, — отмахнулась Туся. — Мы еще не были с тобой знакомы.
— Ты вышла за меня в восемнадцать лет.
— Ревнуешь, кися?
— Мы знакомы с третьего класса. Встречаемся с шестого. Начали…
— С восьмого. Господи, да ты же этот… — Туся пощелкала пальцами: семейное средство от склероза. — Как его… Ну, черный!
— Мавр, — подсказал Ямщик. — Отелло.
— Отелло! Спасибо, кися! — похоже, кисями у Туси были все, не только муж. — А я кто?
— Кармен? — предположил Ямщик. — Вы Кармен, и он вас зарежет.
Восторгу Туси не было предела:
— Из ревности?
— Разумеется.
— А почему зарежет? Вы уверены? Разве Отелло ее не душил, эту Кармен?!
— Нет, — уверенно сказал Ямщик. — Отелло не душил Кармен. Я знаю, я писатель. Если бы душил, мне бы сообщили. Так что насчет невинности?
— Да! — поддержал Дылда. — Насчет невинности что?!
— Смотри! — Туся широким жестом обвела спальню. Жест был ей к лицу, и Туся прекрасно это знала. — Помнишь?
Дылда посмотрел, и Ямщик тоже посмотрел. Бесцеремонная Туся собрала зрителей в спальне хозяев дома. Старомодный дедовский гарнитур: две кровати на гнутых ножках, два шкафа на гнутых ножках, туалетный столик с высоченным овальным зеркалом, пуфиком и парой тумбочек, естественно, тоже на гнутых ножках. Шпон из карельской березы с множеством черных глазков. Бронза ручек-висюлек. Зеркало старенькое, нуждается в замене: царапины, мутные пятна. Даже по застеленным кроватям видно, что панцирные сетки провисли чуть ли не до пола. Нет, если и спальня, то гостевая. Гарнитур по-хорошему надо отреставрировать, но дорого, или выбросить, но жалко, вот и поставили для случайных ночлежников.
— Сочувствую, — Ямщик кивнул Тусе. — Примите мои соболезнования.
— О чем ты, кися?
— Невинность. На таком ложе любви? — он кивнул на кровать. — Тут и Фредди Крюгер посочувствовал бы. Синяков не насажали?
— Уйму! Вся эта синяя! — Туся похлопала по этой, чтобы у Ямщика не воникло сомнений насчет. — Он у меня темпераментный! Додик, ты помнишь?
Дылда, оказавшийся Додиком, не помнил. Он защелкал пальцами, как злосчастная Кармен — кастаньетами, но память ушла в отказ.
— Ну кися же! Ну вспомни! Восьмой класс, спальня твоей бабушки. Она уехала в Кременчуг, к подруге…
— Спальня?
— Бабушка! Она уехала, а мы остались, и ты завалил меня на эту жуткую лежанку…
— Я тебя?
— Ну не я же тебя?! Ты завалил, а потом я села у зеркала. Я сидела вся, как есть, и плакала…
— А я? — заинтересовался Дылда.
— А ты лежал и курил.
Ямщику стало скучно. История Тусиного падения больше не развлекала его. Пройдя вперед, он сел на пуф, перед зеркалом. Пуф, сволочь, промялся так, что Ямщик едва не саданул коленкой себе в подбородок. В зеркале отразился человек в смешной позе. Лысею, подумал Ямщик. Обриться наголо? А лучше начать делать зарядку по утрам. От облысения не спасет, зато осанка, стройность, мышцы, наконец… Он знал, что ничего не начнет, ни по утрам, ни по вечерам. Но думать-то можно? Мечтать?
