- Как тебя зовут? - спросил Тимофей.
- Гера. Герман Залогин, - охотно ответил красноармеец. Он готов был что угодно делать и говорить, лишь бы занять себя, хоть на миг отвлечься от надвигающегося. Страх снова начал овладевать им, проступал наружу краснотой. Кожа у него была какая-то прозрачная, как из парафина. Краснота наплывала изнутри, собиралась, сгущалась, и впечатление было такое, словно лицо Геры обугливается.
- С Гольцовской заставы, - добавил он.
- Выходит, за сегодняшний день километров двадцать ты уже отмахал? - усмехнулся Тимофей.
- Больше, товарищ комод.
«Комод», почти не отличимое на слух от «комотд» - командир отделения, - было обычным обращением у красноармейцев, если поблизости находились только свои.
- Сдрейфил?
- Почему же сдрейфил? - обиделся Гера. - Я на самой границе дрался, брод держал. Даже когда остался совсем один. А потом и патроны кончились.
- Как же ты уцелел?
- Я хороший пулеметчик, товарищ комод. Я убил всех, кто пытался подойти ко мне.
- А чего сюда занесло?
- На мотоциклистов напоролся. У плотины. Знаете плотину? Оттуда и припустил в эти края. Такой классный кросс выдал! - Он засмеялся и повернул свой значок лицевой стороной. Только сейчас Тимофей заметил, что рядом с ГТО у него висел «Ворошиловский стрелок», черным чем-то заляпанный, похоже, мазутом. - Я стайер. У меня ноги подходящие, сухие. «Оленьи» ноги, - похвастал он. - Хоть на лыжах, хоть так пробегу сколько надо.
- А здесь из-за меня задержался?
- Из-за вас, товарищ комод.
- Выходит, не убежал.
- Так вы же были еще живой!
Тут Тимофей вспомнил, что надо бы кандидатскую карточку спрятать. Сунул ее за голенище, но Гера сказал: «Сапоги больно хороши. Могут снять». Тогда он заложил карточку под бинты. Она легла слева, где и полагается, и это утешило Тимофея. Потом он по просьбе Геры пристроил туда же его комсомольский билет. Потом они пожали друг другу руки, и оба вздохнули: ожидание сжимало грудь, не пускало в легкие воздух. А потом на краю воронки появился немец.
Это была не пехота - полевая жандармерия. Находка оживила лицо жандарма. Он цыкнул через зубы, почесал под распахнутым мундиром, под бляхой, потную грудь, повернул голову и крикнул в сторону:
- Аксель, с тебя бутылка, сукин ты сын. Я был прав, что кого-нибудь да отыщем. Гляди: забились в яму, как крысы.
Он даже винтовку на них не направил: ему и в голову не приходило, что эти двое способны на какое-то сопротивление.
Захрустела земля. На краю воронки появился второй жандарм, бледный, с непокрытой головой.
