Вот он звучит, тишайший в мире рог
Беззвучный гром, что, мира не нарушив,
Вдруг отзывает ото всех дорог,
Из тела вон выманивает душу.
Когда сей гром, сей рог тебя настиг,
Он протрубил: "Готовься к предстоянью!
Сейчас наступит вожделенный миг
Века обетованного свиданья!"
Сейчас... сей час... все глубже, внутрь. В упор.
И - собран дух. Аз есмь! И вот тогда-то
Выходишь ты в торжественный простор,
В великую расправленность заката.
И тянутся объятия зари,
И в этом нескончаемом полете
Единый возглас: "Господи, бери!"
О, убыль мира, истонченье плоти!..
И Он тебя воистину берет,
Тот, кто насущней воздуха и хлеба,
И длится нисхождение высот,
Земле на грудь приникнувшее небо...
И после полной близости, такой
Пронзительно мгновенной и бессрочной,
Приходит тот прозрачнейший покой,
Который люди называют ночью.
Хрустальный час. Он бережно принес
Желанный отдых. В тишине высокой
Дрожат крупинки благодарных слез,
Не пролитых из замершего ока.
Это очень точное описание вечера в Паланге. Сперва мы вглядывались в игру краснеющих лучей на ветках сосен, потом перешли через дюны к морю и созерцали зарю - до звезд. Но эротическая образность не только передает напряженность созерцания. Она одновременно бросает свет золотых вечерних лучей на страстную близость, продолжающую созерцание, близость как причастие Богу в любимом, как любовь к Богу через обожженную любовью тварь. В стихотворении, начинающемся с нарастания, обступания тиши, мы движемся от изголовья вверх, к звездам, а здесь, в созерцании объятий солнца с морем, - к символу космического соития в живом объятии. Два причастия сливаются вместе - и в созерцании приморского заката, и в созерцающем осязании тайны через чувство кожи.
Восполненность встречи двух восполненных включает в себя и "одиночества верховный час", о котором писала Марина Цветаева, час полноты внутренней свободы, погружения в бездну бесконечности и творческого порыва, вырастающего из ее глубины:
Одиночество - это свет,
Тот, в котором почти тону.
Нет опоры. Другого нет.
Но душа не идет ко дну.
Одиночество - это круг
Неба, крыльев моих разлет.
В мире нету врага, а друг
Одиночества не прервет.
Бесконечное торжество,
Когда сердце мое полно.
Друг мой просто войдет в него.
Нас не двое. Мы с ним одно.
Можно вспомнить современного богослова: отрешенность и одиночество - не пожизненное призвание, а часть большого ритма жизни.
Однако встреча, подобная нашей, случается редко. Чаще восполненность остается неразделенной. Тогда она держится на собственных крыльях, подхваченная духом любви, не ждущим и не требующим страстного ответа. А иногда ответ приходит после всех мыслимых сроков, поздно, даже слишком поздно, как в повести Гроссмана "Все течет".
