Итак, понятно, что Жак вел приятную жизнь, тем более приятную, что время от времени она прерывалась днями сражений. Так было еще при капитане Бертране. Торговля неграми была запрещена конгрессом правителей, которые, вероятно, считали, что она мешает торговле белыми; поэтому иногда случалось, что суда, интересующиеся делами, которые их не касались, обязательно хотели знать, чем занимается «Калипсо» у берегов Сенегала или в Индийских морях. Если капитан Жак был в хорошем настроении, он начинал дразнить слишком любопытное судно, поднимая флаги всех цветов; потом, когда ему надоедала эта игра в шарады, он поднимал свой собственный флаг: три головы негров на красном поле, а затем «Калипсо» обращалась в бегство, тут-то и начинался праздник.
Кроме двадцати пушек, украшавших бортовые люки, «Калипсо» специально для таких случаев имела на корме две пушки тридцать шестого калибра, дальнобойность которых превышала дальнобойность пушек на обычных судах; к тому же, так как «Калипсо» был замечательным парусником, подчинявшимся малейшему движению пальца или глаз своего хозяина, на мачтах поднимали ровно столько парусов, сколько нужно было, чтобы держать преследующее ее судно на расстоянии дальнобойности этих двух орудий. В результате вражеские ядра тонули в море позади «Калипсо», не долетая до нее, в то время как каждое из ее ядер — а Жак, разумеется, не забыл свое ремесло наводчика — прошивало корабль защитников негров от носа до кормы. Это продолжалось до тех пор, пока Жаку, по его собственному выражению, не надоедало «играть в кегли». Когда он видел, что дерзкое судно достаточно наказано за свою нескромность, он добавлял к уже развернутым парусам еще несколько бом-брамселей, несколько брам-лиселей, несколько бизаней собственного изобретения, посылал своему партнеру в знак прощания пару ядер, связанных цепью, и, скользя по морю, как запоздавшая птица, возвращающаяся в свое гнездо, исчезал за горизонтом, оставив враждебный корабль заделывать свои дыры, чинить снасти, связывать канаты.
Легко понять, что из-за таких проделок вход в порты представлял для Жака некоторые трудности. Но «Калипсо» была такая кокетка, которая умела вести себя по-разному и даже изменять лицо соответственно обстоятельствам. Иногда она брала себе какое-нибудь девичье имя и принимала простодушный вид, называлась «Красавицей Дженни» или «Юной Олимпией» и представлялась такой невинной, что на нее приятно было смотреть. При этом она прямо заявляла, за чем она явилась: в Кантоне — за чаем, в Мокке — за кофе, а на Цейлоне — за пряностями. Она показывала образцы своего груза, брала заказы, принимала на борт пассажиров. Капитан Жак принимал вид славного поселянина из Нижней Бретани, с длинными волосами, в широкой куртке, в большой шляпе — словом, он надевал одежду покойного Бертрана. А иногда «Калипсо» меняла пол, принимала имя «Сфинкс» или «Леонид», ее матросы облачались во французскую форму; она становилась на рейд, подняв белый флаг, любезно приветствуя форт, так же любезно ей отвечавший. Тогда ее капитан превращался в старого морского волка, ворчал, бранился, говорил только на морском жаргоне и недоумевал, для чего нужен берег, если не для того, чтобы время от времени сделать запас пресной воды или посушить рыбу. Иногда по своему капризу он принимал вид красивого щеголеватого офицера, только что окончившего училище; правительство, чтобы вознаградить заслуги его предков, назначило его командиром этого корабля — место, которого добивались десяток опытных офицеров. В этих случаях капитана звали г-н де Кергуран или г-н де Шан-Флёри, он был близорук, щурился и картавил. Где-нибудь во французском или английском порту эту игру очень быстро разоблачили бы, но на Кубе или Мартинике, на Гваделупе или Яве она имела огромный успех.
