– А у нас во Владивостоке наводнение! – сообщала она молодым.
– И чему ты радуешься?
Павлик не мог уяснить, что чужие страдания, к тому же виртуальные, – такая доступная наркота для одинокой женщины, как сигаретка, и не «посодют», и вроде кайфанула. Все это чудесно совмещалось с вечерней молитвой.
В тот вечер, когда ребята оставили в столовой букет, не помог даже телевизор. Вместе с аудиторией Первого канала маман старалась вникнуть, что заставило мужчину взять родную дочь на руки и вместе с ней броситься под поезд, но букет отвлекал. Он кричал… Букет ей кричал. «Смотри! – кричал букетик. – Этой дарят цветы, а тебе уже нет!»
А тут еще Бабушка-Штирлиц пришвартовалась в кресле и, аккуратно сложив ручки на животе, кивнула в сторону лестницы:
– Шампанское пьют.
– Раньше он мне цветы приносил, – вздохнула маман, – с первой стипендии принес, на Восьмое марта поздравлял… А теперь все этой, – она тоже кивнула на лестницу, – все этой будет таскать.
И вдруг Павлуша спустился, и сердце материнское затрепетало. Сын вышел почти голый, халат распахнулся, пот на груди блестел, и сразу было видно, что про мамочку родную он не думал.
– Что отмечаете? – спросила его мамочка.
А этот шмуль, который двадцать лет назад ходил под стол пешком и в троллейбусе, засыпая у мамочки на коленках, тянулся ручонками в сиськи, аж до пяти с лишним лет!.. Этот поганец неблагодарный как ни в чем не бывало ей сообщает:
– Расписались сегодня.
Павлик улыбнулся отвратительной счастливой улыбкой, взял из холодильника бутылку минералки и тут же развернулся, чтобы пойти назад, в спальню к «этой». Сердце материнское такого не вынесло.
– Что? – завизжала маленькая женщина. – Вы расписались?! Без меня!
Павлик вздрогнул, маман зарыдала.
– Что ж вы матери-то ничего не сказали-и-и-и-и… Сволочи вы после этого-о-о-о-о…
– Я хотел сказать, – сразу начал оправдываться Павлик. – Сейчас Таня спустится, мы вместе скажем. Мы торт купили, смотри, в холодильнике торт. Мама?
– Я не хочу ее видеть! – визжала маман. – Не хочу видеть эту! Она плохая!
«Плохая» спустилась, растрепанная и румяная, она была особенно красивой, непростительно юной, из постели выскочила только что и голяком, в одном халате, не постыдилась явиться на глаза свекрови.
– Это ты все решила! Ты отвела его в загс! Почему у меня не спросили?
Татьяна легкомысленно ответила:
– Да? Разве мы должны кого-то спрашивать?
После этого маман покраснела и начала задыхаться. Она это делала очень натурально, входила в роль молниеносно, слезу пускала с легкостью, ей удавалось изобразить даже судороги в ногах. Артистизм ее питался убежденностью, она была уверена, что по всем важным вопросам сын должен обращаться сначала к маме, и прежде всего к маме! Для нее такой расклад был естественным, бедная маленькая женщина не могла понять, как же можно иначе, ведь сын был главным мужчиной в ее жизни, и в обмен на такой эксклюзив она хотела гарантий. Мама тоже должна быть главной женщиной в его жизни! Все вопросы решать нужно с мамой, а «эту» ставить в известность по итогам голосования.
