– лежание летом на спине посреди луга и бездонность неба с редкими, медленно плывущими облаками;
– хрустальная темно-синяя глубина и мерцание ночного звездного неба;
– осенние желтые леса с опадающей листвой;
– весенняя наполненность воздуха непонятной живительной влагой;
– похороны родных и знакомых, хуторянское родовое кладбище;
– лица дедушки и бабушки, особенно в вечерних сумерках;
– фотографии спиралевидных галактик, сквозь которые мне представлялась, виделась, словно проступающая сквозь межзвездное пространство, топография окрестностей хутора, на котором я родился и рос: долины речушек, множество косогоров, дождевые вымоины на склонах глиняных отрогов возвышенностей, по которым я бродил как по каньонам, как по покинутым городам с фантастической архитектурой, озера-блюдца, называвшиеся «оборки», пересыхающие летом, переполненные водой до выпуклости водной поверхности осенью, иногда прозрачные, как капли утренней росы, иногда поросшие осокой, а иногда полностью заросшие лозой, поля – огромные, иногда вогнутые, иногда разделенные ложбинами, иногда окаймленные кромкой леса, склоны холмов, поросшие густым, как стена, лесом; глубокие лесные овраги, цветущие луга, луговые сглаженные овраги, крутые обрывы, холмы, с которых видны бесконечные массивы леса и дороги, уходящие за горизонт; старые, покинутые хутора с ямами, оставшимися на месте, где были погреба и стояли избы;
– органная музыка Баха, музыка Вивальди, и вообще продолжительное звучание органа, флейт, гобоя, скрипок;
– автопортреты Дюрера, Ван Гога, многих других художников, особенно автопортреты Рембрандта;
– огромный бабушкин сундук с множеством отделений;
– огромная русская печь в дедушкиной избе;
– двор хутора, огражденный сараями, избой, заборами;
– портреты жен Рембрандта и Рубенса;
– отрывочное чтение «Илиады» Гомера в переводе Гнедича;
– греческая вазопись;
– долгое рассматривание своего лица в зеркале – лет с шести;
– изображение обнаженного женского тела, а еще раньше стройные ноги девочек-подростков, лет с шестнадцати, хотя нет, лет с двенадцати, нет – с семи, с первого класса школы.
Однажды мне случайно попала в руки небольшая брошюрка. Ни обложки, ни титульного листа не сохранилось, только несколько страниц текста с ятями. Кто-то в начале ХХ века просто и доступно изложил свои мысли о жизни и смерти. Я прочел эти странички – мне тогда было двадцать лет, и с тех пор моя жизнь стала осознаннее. Исчез страх непонятого, необъяснимого. Тайна, таинственность жизни и смерти – остались, остался какой-то возвышенный священный трепет перед смертью и перед неизъяснимыми глубинами космоса, Вселенной, осталась какая-то чистая таинственность. А вот что-то пугающее исчезло.
