Если же он думал о ней по вечерам – а это происходило часто, – Адалет вторгалась в его сны, и тогда ей тоже снилось, что она бродит по его снам. Иногда он и сам себе снился. «Ваши сны меня запутывают, – говорила Адалет, – меня пугает, что в них я за себя не отвечаю. Кроме того, из-за того что я вам снюсь, мы слишком часто встречаемся. Подобные встречи могут создать почву для нездоровых слухов, и в результате пострадает мое доброе имя». Она была ужасно смешной или – может быть – иногда хотела быть. «Но почему вам не снятся ваши женщины? – как-то спросила она его. – Я хочу увидеть женщин, которых вы любили». И тогда он вспомнил, что так и не сказал ей, что ни одна из них ему не снится. «Это несправедливо, – добавила Адалет, – вы должны сделать шаг навстречу моему любопытству». Впрочем, ему казалось, что в эти минуты он слышит в ее словах не только любопытство, но скорее смесь ревности, страха, нетерпения и горечи. И тогда он понимал, что все это он выдумывает или просто обманывает себя. Как-то после одного из таких разговоров – наверное, для того чтобы окончательно убедиться в самообмане, – засыпая, Визенгрунд попытался настроить себя на эротические темы в надежде на то, что ему приснится какая-нибудь из его бывших женщин.
Но ему снова приснилась Адалет. Она бежала навстречу по пепельному померанскому берегу под этим неотступным серым небом, и вода была такой мелкой, что сквозь нее было видно дно. Над песком берега зонтиками раскачивались пальмы. Так и не сказав ни слова, она бросилась ему на шею, обхватывая плечи, повисая, целовала его и плакала – точнее, ревела, как девчонка, как будто весенними водами вдруг сорвало морскую дамбу, – и он чувствовал, как под одеждой дрожит ее тело. Когда через три дня они встретились в заранее назначенное время, Визенгрунд увидел черные бессонные круги вокруг ее глаз. «Никогда так больше не поступайте», – сказала Адалет сухо, сжимая руки, и отказалась договариваться о дне следующей встречи. Он поклялся себе сделать все, чтобы не причинить ей зла и никогда больше не делать ей больно. Но когда она взяла кофейную чашку, он увидел, что ее рука чуть подрагивает, и вспомнил теплую дрожь ее тела на померанском берегу. Воспоминание было столь сильным, что на несколько секунд Визенгрунд перестал ее слышать. Адалет же проследила за его взглядом, увидела свою вздрагивающую руку, вспыхнула, но промолчала.
После этой встречи они не виделись довольно долго. Потом Визенгрунд заболел. Несмотря на то что это был грипп, болезнь проходила тяжело – вероятно, подхваченный им вирус был одним из непосредственных предшественников того штамма, который через два года назовут «испанкой» и который убьет пятьдесят миллионов человек по всему миру. Довольно долго Визенгрунд был вынужден оставаться в постели, пытался заставлять себя читать и работать, но его сильно лихорадило, потом стала болеть печень. Он запрещал экономке подходить слишком близко; она же пыталась нарушать его запреты, уважительно, но недоверчиво выслушивала его рассказы про маленьких существ, живущих в крови, которые перелетают на здорового человека по воздуху, и коротко отвечала Визенгрунду, что все в руках «Святого, да будет он благословен». В один из таких дней экономка с изумлением доложила ему, что его ждет женщина. «Она еврейка или немка?» – спросил Визенгрунд, но экономка только с неодобрением замахала руками. Он встал, оделся, вышел в гостиную. В кресле сидела Адалет. Вопреки всему, он так надеялся, что это именно она, что – пока одевался – успел приготовить целую речь, категорически запрещающую к нему приходить. «К тому же я заразен», – добавил он. «Я умею передвигаться незаметно», – ответила Адалет и улыбнулась.
