– Едва ли мне стоит продолжать, – сказал отец Браун. – Они судили его в глуши и казнили по заслугам. Потом, в честь Англии и его дочери, они дали вечную клятву молчания, похоронившую историю о кошельке изменника и шпаге убийцы. Возможно, они попытались забыть об этом; тогда Бог им в помощь. Давайте и мы попробуем забыть, тем более что вот уж и наша гостиница.
– С превеликим удовольствием, – сказал Фламбо и уже собрался было войти в шумный, ярко освещенный бар, но внезапно отступил назад и едва не упал на дорогу. – Смотрите, дьявол его побери! – воскликнул он и указал на прямоугольный деревянный указатель, вывешенный над дорогой. На нем можно было разглядеть грубые очертания эфеса шпаги и сломанного клинка, а стилизованная под старину надпись под ним гласила: «Знак Сломанной Шпаги».
– Вы не были готовы к этому? – мягко спросил отец Браун. – Он здешний кумир; половина гостиниц, улиц и парков названы в честь его подвигов.
– Я-то думал, мы покончили с этой проказой, – проворчал Фламбо и сплюнул на дорогу.
– Вы никогда не покончите с ним в Англии, – отозвался священник, не поднимая головы. – Никогда, пока бронза прочна, а камень не рассыпался в прах. Его мраморные статуи столетиями будут возвышать души гордых и невинных подростков, его сельское надгробие будет источать лилейный аромат верности своей стране. Миллионы людей, никогда не знавших его, полюбят его как отца – того самого человека, с которым последние немногие, кто знал его на самом деле, обошлись как с кучкой навоза. Он будет святым, и правда о нем никогда не станет известна, потому что я наконец принял решение. В раскрытии тайн содержится так много добра и зла, что я подвергну свои принципы испытанию на прочность. Все газеты со временем истлеют. Антибразильская шумиха уже улеглась, и к Оливье повсюду относятся с уважением. Но я пообещал себе: если где-либо – в металле или в мраморе, долговечном, как пирамиды, – появится обвинение в адрес полковника Клэнси, капитана Кейта, президента Оливье или другого невинного человека, то я заговорю. Если же несправедливая хвала достанется лишь Сент-Клеру, я буду безмолвствовать. И я сдержу свое слово.
Они вошли в таверну с красными занавесками на окнах, не просто уютную, но даже роскошную изнутри. На столе стояла серебряная модель надгробия Сент-Клера со склоненной серебряной головой и сломанной серебряной шпагой. На стенах висели раскрашенные фотографии той же сцены и экипажей, на которых приезжали туристы для осмотра достопримечательности. Друзья опустились на удобные мягкие скамьи.
