Когда она вернулась, он смог рассмотреть ее. Было ей лет двадцать пять, волосы темно-русые, лицо, как луна, круглое и, как луна же, холодное и отстраненное. Главное же, что бросалось в глаза, огромный, словно она запрятала под одежду мешок зерна, живот.
– Раненый он, конь твой, – сказала она.
– Знаю…
Баба стояла, обняв руками пузо, и безучастно смотрела на непрошенного гостя.
– Бинтов-то у тебя нет, поди? – спросил Номах, провиснув плечами от боли и слабости.
– Откуда? – ответила она, не трогаясь с места.
– Порви тогда тряпок каких. Или принеси мне, сам порву и перевяжу.
Голова становилась все легче и легче. Казалось, еще немного и она просто растворится в воздухе, как дым от остывающего костра.
Номах порвал принесенные тряпки и принялся расстегивать штаны.
– Отвернись, – бросил бабе, тяжело дыша.
– Нежный какой… – Она неожиданно усмехнулась, впервые смахнув с лица отстраненное выражение, и отошла к окну.
Номах попытался снять сапоги, но, как ни старался, ничего не вышло.
– Пособи, что ли!.. – грубо окликнул хозяйку, досадуя на свою слабость.
Та стащила сапоги и принялась снимать с него штаны.
– Это не надо, я сам… – попытался сопротивляться Номах.
– Угомонись уж! Чего я там у вас, кобелей, не видала?
Пока она перевязывала рану, он кивнул на ее живот и спросил осипшим голосом: – Скоро?
– Не сегодня, так завтра.
Потом глянула на него исподлобья, добавила чуть мягче:
– Недели через три, должно.
– А мужик твой где?
– Воюет мужик мой. Вы ж теперь все воины. Черти бы вас всех взяли, – добавила она со злостью и затянула повязку так, что Номах скрипнул зубами.
За кого воюет муж, Номах спрашивать не стал, сама она тоже не рассказала.
– В других-то хатах есть кто?
– Были. Да кверху брюхом всплыли. «Испанка» подобрала.
– Так ты что же, в одиночку тут рожать собралась?
– На днях думаю к брату податься. Он тут в пятнадцати верстах, в Хлевном.
Она виток за витком обматывала ногу Номаха.
– Одной-то не родить. Да и еды у меня осталось мыши пополдневать.
– А ты смелая, – ощупывая тугую ткань на ноге, сказал Номах. – Ночью незнакомому человеку открыла.
– Станешь тут смелой… Не открой я, ты, поди, с нагана палить бы начал, нет?
– Не под дверью же мне у тебя подыхать.
– Вот и я о том.
Опираясь на укладку, она поднялась с колен. Забрала тяжелые от крови штаны и сапоги Номаха, кинула взамен истертые мужнины кальсоны.
Вернулась с ведром воды, замыла пол.
– Натекло-то с тебя, будто с быка.
Задыхаясь, выпрямилась, вытерла пот со лба.
