Меня зачали днём в дождь прямо на скамейке, не раз видел я эту сцену и сам бывал на ней. Последнюю и первую радость ощутил, когда научился завязывать шнурки не на один, а на три бантика, что и было отпраздновано под столом (там моё ранчо) куском старых обоев со сладким клеем. Клянусь всем, если таковое есть, больше никогда не был так счастлив. Из меня, быть может, получился бы преподаватель завязывания, лет через тридцать, смотришь, – высшая школа повяза, диссертантство, почтенное ожирение… подошва за день сгибается две тысячи раз… мысль?.. больше… о чём это я? о детстве! Значит, родился. Что ж, обратно не затолкаешь, урожай получился второсортный. В два года я выкидывал из окна кукол, нравилась игра в нераскрывшийся парашют. Однажды, налив воды в бутылку, вручил матери: Мой друг, это запас на случай войны. Дальновидностью отличался с пелёнок. Старшая сестра умерла до меня, её похоронили вблизи барака, из него выглянул полюбоваться незабудками, они украшали холмик над сестрой. В неё сытый копр загонял бетонную сваю. Здесь будет со временем дом, и там будет современный дом, везде будет дом стоять и быть, жить и смеяться в… доме всегда, определение опускаю. Или здесь построят гараж? Остроумно! В детском лагере обожали игру в профессии. За форте-пиано садилась воспитательница, баба-пень, лысая башка; она наигрывала марш, а мы ходили по кругу строевым шагом с отмашкой рук, с оттяжкой носочка, с пристяжкой соплей-воплей ссаной радости крошечных обормотов. Музыка внезапно обрывалась. Мы замирали в разных позах, изображающих кое-что: кухарку, охотника в засаде, продавщицу, пограничника в зоосаде, врача, прослушивающего грудную клетку и (о, детство!) находящего что-то в клетке, грузчика и даже ворюгу. Я же часто застывал в позе не то футболиста, не то борца за гуманизм. Воспитательница ходила между живыми скульптурами и наводила последние штрихи. Моя поза вызывала у неё икоту и пот, она выламывала нежные конечности и превращала меня в счетовода. Если уважаемая читательница позволит (пусть только не позволит!) продолжить рассказ, я продолжу его в том же детском лагере; рассадив на коврике, читали нам сказку про волка и шапочку. Я знал, что это очередная нае…ка и размышлял не над тем, откуда берутся волки, а откуда приходят мудрые шапочки. Мой лобик, в меру узкий, бледный лобик кретина и сволочишки, лобик, закрывающий мозг, неспособный до сих пор понять, как работает радио, мой лобик морщился от усилия понять – почему я сижу здесь, среди ненавистных ровесников, ещё б
