Первый тайм оканчивался дракой. Как только начиналась буча, вездесущий человек с тихим голосом звонил в учреждение тихое и видом неброское, имеющее под своим крылом орлов, которые в свободное от стрельбы время крутятся на кольцах, ломают шею толстой тяжёлой кукле и изучают увлекательнейшую историю… Пока энтузиасты кровавой потасовки палками с гвоздями, трубами, кирпичами, а то и стамесками успевали разрядить свои ряды, машины с милыми ребятами в портупеях прибывали на зов неизвестного и… кого-то увозили на цинковый стол, а кого-то под северное сияние шить кальсоны и разводить тоску. По вечерам из сада из-за мокрых простыней нёсся красивый баритон под гармонь: Мы с родняшенькой сидели в рощице берёзовой… Бельё к ночи сырело больше, а голос, столь неуместно приятный, высыхал. Сказывались и «Спотыкач», и предчувствие рабочей смены. Затем раздавалось несколько криков со стороны кладбища, прогремит выстрел, свистки, и повиснет над этим жилищем-нежилищем, фабрикой-нефабрикой одинокая звёздочка ракеты. Осветит на миг пыльный фикус, окурки в кильках, стаю крыс под иконой, закатившиеся глаза ткачихи и сильную руку с наколкой, сжимающую челюсти молодухи.
Отца моего забрали ночью. Он прервал свои мечтания о сыне инженере и стал пильщиком. Не знаешь – научишь, не хочешь – заставим. Он где-то что-то строил, перестраивал, копал, закапывал, напевал: Вы здесь из… разжигали пламя, спасибо вам, я греюсь у костра. Через пятнадцать лет к нам пришла официальная тётя с ридикюлем и принесла официальные извинения: папу грохнули по ошибке.
Над проспектами и каналами закружили самолёты. «Сижу, читаю без лампады…» Где-то бомбили, кого-то засыпало, что-то стреляло, куда-то маршировали. Напрасно старуха ждёт парня домой, ей скажут, она не услышит. Серьёзное то было время. Мемуары о нём неплохо кормят сегодняшних литераторов. Меня учили фрезерному делу в ремеслухе. Я часто болел, то дизентерия, то дистрофия, то туберкулёз… твою мать.
Мне было скучно жить. Грязь сменялась пылью, пыль болезнью. Иногда бегали смотреть, как дерутся на ножах или пляшут под баян вкруг пивного ларька. Делали самопалы, заряжали их рублеными гвоздями. Я на дуэли одному подонку ухо отстрелил. Он за это, сучье вымя, ключицу мне ящиком расх…л. Старшие ребята пускали слюни над трофейными порно-открытками в затхлом бомбоубежище. П…ли от тоски маменькиных сынков. Тот, кто половчее, в 12 лет неизвестным способом стал мужчиной и носил в кармане гондоны, выловленные в Обводном канале. Родители мои были самоё заурядность. Мать до сих пор на паучий манер убивает досуг вязаньем; папуля скрывается от меня на том свете, а то разорвал бы его как муху: не мог свой надой протеина сцедить в отхожую яму! Меня зачали на ипподроме, – как сказала гадалка, – за минуту до того, как гнедой Колос (старожилы помнят) принёс, – добавил муж гадалки, – выигрыш моему папеньке, о котором выше было сказано, что его в тяжкое время грохнули для пользы отечества ради, к этой теме вернётся мой сын, если я его через минуту зачну – моя любовница дрыхнет, я прошёл на кухню, выпил десяток флаконов валерьянки, запьянел (истина в вине, а не в водке) и вернулся к теме своего детства.
