Его сердцем – красным, розовым белым —
была клумба с пионами между умывальником
и красной смородиной. Пионы! Почти невыносимые
в своем одуряющем складчатом тяжелом роскошестве,
будто восточные красавицы в юности, которые еще
через несколько лет оплывут под грузом сладкой
пышности и станут вовсе невыносимыми.
В цветах и травах
северных стран есть своя густая полнокровность,
почти как в субтропиках, – из-за обилия влаги,
и в них самих, и в световой атмосфере вокруг, но
с всегдашним сквозняком близкой осени с изнанки,
и оттого с меланхолией и интравертностью,
подкарауливающими у забора,
как покосившийся дачный сортир.
Головой этого сада – был двуэтажный зеленый дом
под серой шиферной крышей. А мозгом,
конечно же, завихрение пространства
в районе подушки над кроватью деда, между окном,
куда поплевывает и сморкается июньский дождик,
и дерматиновым стулом, с пособиями по садоводству,
газетой, в промежуточной стадии между покупкой и
горчичниками, и темным пузырьком с валидолом.
Его запах, знак советской старости, – всегда стоял
в этой комнате, и обозначал для меня-подростка то,
чего в моей жизни – не будет! И я сделаю все,
чтобы этого убожества… и т. д. Когда я сейчас
пью валокордин, то открываю его
только на балконе. Ах, эти капли
российского пенсионера и совкового неврастеника!
Моросящий химический дождь над теплой
гладью воды из-под крана в бокале для виски…
В окнах веранды висела гладкая сквозная
шпалера сирени, ее на всякий случай имитировали
полотняные грубо-кружевные занавески, шелестя
на жарком сквозняке над круглым обеденным столом
с бабушкиными кисло-сладким мясом, картофельными
блинами и – бидоном кваса, который я привез
на руле велосипеда по горным тропинкам Шотландии,
не расплескав ни капли, хотя за мной гнались
две саблезубые дворняги, всегда поджидавшие
на повороте у последней лужи на краю оврага.
Их послал тот самый король, безжалостный
к врагам, он так хотел узнать тайну кваса,
что погнал бедных пиктов к скалистым берегам
дачного кооператива «Нефтегазоразведчик».
У крыльца
огромный куст жасмина осыпался в ржавую бочку
с талой водой. Его лепестки, как коллекционные
бабочки – они сохраняли, кажется, даже слабый
манерно-тонкий запах – обнаруживались
через несколько лет между страниц
американского фантастического рассказа
в журнале «Химия и жизнь» (Он и сам по себе
был экзотическим цветком, мичуринским
гибридом – вырождающегося позитивизма
