— Никогда еще, милый Фридрих, не было мне так тяжко! Даже на берегах Меандра, когда сарацины, болезни, волки — тысячи напастей обрушились на германское воинство, которое я вел на защиту Гроба Господня. Словно я превратился в столетнего старца и вижу, как погружается во тьму кромешную весь земной мир. За всю историю — а я изучил ее и записал для потомства еще не бывало, чтобы столько бед сразу сваливалось на нашу землю. Да еще погода какая — дождливое лето, морозная зима…
Барбаросса разразился громким смехом. Нагой, могучего сложения, он полулежал на покрытой ковром лавке; его жидкая, золотистая бородка казалась серебряной от капелек сгустившегося пара. Отгон Фрейзингенский глянул на него с изумлением — в этом грубоватом смехе было что-то искусственное.
— Ах дядя! — воскликнул Барбаросса. — Как я понимаю, иначе и не бывает на свете: зимой всегда холодно, а летом идут дожди. И если король умирает — это в порядке вещей. Один государь уходит — другой приходит.
Епископ, видимо, понял тайный смысл этих слов; с горестным вздохом он ударил себя кулаком в грудь, на которой висел большой железный крест, и набожно перекрестился.
Когда они поели, слуги обтерли их соломой и помогли одеться. Фридрих опять повел их по темным, низким покоям своего жилища, через сени с каменным всадником и большой двор. Ночь стояла очень холодная. Приблизившись к собору, они заметили, что двери его открыты. Фридрих вошел внутрь — там, в полумраке, сновали слуги с факелами в руках. Барбаросса преклонил колени у гробницы святого Генриха и начал молиться. «Одинокий человек среди застывшего хаоса камней», — подумалось Генриху.
Оттон ненадолго отлучился, затем подошел к племяннику сказать, что императорские регалии уже принесены в palatium[4]. Барбаросса тяжело встал — загремел по полу рыцарский меч — и взял Генриха под руку.
— Помни, ты — мой друг, — сказал он князю по пути во дворец, — и нынче вечером, надеюсь, ты мне окажешь одну услугу.
В королевских покоях горело множество лучин, в каминах громко трещали дрова, повсюду толпились рыцари в парадных одеждах, но без шлемов и без оружия. Сестры короля красовались в самых пышных своих нарядах, в сверкающих ожерельях; на Агнессе была особенно роскошная шуба из дорогих русских мехов, крытая константинопольским пурпуром, — досталась она ей от свекрови, Сбыславы. Барбаросса и Генрих прошли по боковым переходам в залу рядом с опочивальней Конрада. Народу здесь теперь было больше. Посередине стояли слуги, держа на устланных пурпуром носилках два аравийских ларца из резной кости. Оба ларца были одинаковы по величине, но на одном был приделан сверху золотой орел. Виллибальд, очень встревоженный, стоял за своим столом. Один Райнальд все так же прохаживался по зале; правда, его вышитое блио теперь прикрывал красный плащ. Маркварта не было видно должно быть, правил службу.
