Мартьян сбегал к шайке, что в углу под рогожей, испил, спросонья нос и бороду намочил.
— Ты что, Балабилка? Опять не спишь? Экий полуночник.
— Не до спанья что-то.
— Мыслями сон зашиб?
— Да какие это мысли? Так что-то, всякая чертовщина перед глазами. А ты что сейчас орал, словно тебя режут?
Мартьян ему на ухо:
— Сон видел страшный. И сейчас еще в жилах дрожь. Будто опять мы с тобой вместе с посадскими людьми стоим против страшной плахи, на том самом знакомом месте. На помост ведут наше солнце. Как он тряхнет плечами, и полетели с лестницы палачи. Все вот слышится его голос, как, бывало, под Оренбургом: «Эй, чубатые, кудреватые, что задумались? И хуже бывало! Коли это да не воля, так чего ж вам боле!..»
До самой зорьки прошептались под хламидой Мартьян с Балабилкой.
Рано на заре мурцовкой заправились, опять в светлицу, к стану. На веревочках грузильца, железки да камешки, как монисты на цыганке. Балабилка узор в левую руку, а правой за батан, считает:
— Один, шесть, пятнадцать, двадцать пять!..
Переборщики — за веревочки. Так изо дня в день, от темна до темна…
Долго трудились они над скатертью. Дошло дело до двуглавого орла и царицы-медяницы. Уж подол и царицыны ноги выткали, крыло орла начали. Бежит хозяин:
— Пуще монархине обличие придайте подобающее, чтобы попригляднее. Это — всей скатерти гвоздь! Венец царский и прочее, со всеми бриллиантами, самоцветами. Чтобы без дырки в голове!
Стал Балабилка все чаще да чаще позевывать. Вестимо, ткать — не в бабки играть. Устать не диво. Да и у переборщиков-то прежнего задора не стало. Передергивают нехотя за веревочки.
— Два, четыре, десять! — считает Балабилка.
Андрей Гусь дернул веревочку, да не ту. Балабилка стук, стук батаном. Дальше:
— Семь, пятнадцать!..
Грош опять было — за веревочку, а Балабилка ему:
— Стой, постой, брат. Бес меня путает!
— Что вы, черти сивые, аль не видите? Дырка у царицы на голове! — ахнул ткач.
— И с дыркой подходит. — Балабилке все смешки да хаханьки.
Переборщикам пуще всего перед хозяином страшно. Чуть что — на Камчатку всех. Указ у него на руках, его власть и сила. У Балабилки своя сметка: он да скорехонько, где дырка-то была, вплел шелковую ниточку. Дальше ткут. Уж время-то мало осталось, а там и гонцы за скатертью прискачут.
Хозяин стоит над душой с палкой:
— К сроку не поспеете — семь шкур заживо сдеру!
Три дня, три ночи напролет да безвылазно корпели ткачи. Ночью их пятеро в светлице, да сторож, этот у печки спину греет да сказывает про Волжанку-служанку. От устали у Балабилки веки слипаются, муть в голове, по узору то пятна оранжевые, то красные круги, нивесть откуда.
