Обнял он Сергея, к груди прижал, а потом припал к земле, чутким ухом к утесу приник.
— Ноздря, послушай, земля просыпается, дышит…
Глядь, вдали что-то белеется. Что бы это? Не караван ли? Караван, да не с шелком, не с бархатом, не с питьем, не с яствами, — со свинцом царским да с порохом. Кораблей из-за рукава выплывает видимо-невидимо. А за кораблями-то плоты плывут, а на них-то столбы стоят с перекладинами.
Вправо глянул — царевы знамена над степью колышутся, на рысях летят все конные. Слева по берегу пешие идут, по дорогам пыль стелется.
Потемнел Степан Тимофеич, как стрежень.
— Вишь, Сергей, за дорогим товаром, за нашими головами караван царев плывет, слуги царские торопятся. Ну, да хорошему товару и цена не дешева. Встречать будем. Чай, не стать привыкать. Давай-ка обнимемся да поцелуемся. Что-то орел низко над нами кружится.
Обнялись они на том утесе высоком, крепко-крепко поцеловались и к стругам пошли.
Как три раза-то из пушки выстрелили, заскрипели уключины, наверх Степановы молодцы поплыли.
На атамановом корабле Степан Тимофеич в рубашке шелковой с галунами, о правую руку Ноздря в шапке собольей с верхом малиновым, о левую-то Наташа стоит.
— Эй, волжские, донские, камышинские, наворачивай, не бывало еще такого утра горячего!
То не две тучи черные сошлись, не гром, не молнии в небе грянули, — ударили пушки Степан свет Тимофеича, а им с царевых кораблей откликнулись.
С берегов степаново войско хотят в затылок обойти.
Сверху напирают царевы корабли — красногрудые струги помешались с кораблями белыми, словно птицы красноперые в лебединую стаю попали.
Не туман, не роса над Волгой от Камышина до Саратова, — пороховым дымом Волгу окутало. Рыба-то вся на дно ушла.
Не буря сосны столетние с треском наземь валит, — трещат палубы, мачты, паруса, солдаты в Волгу валятся, все в дыму потонуло, и свои и чужие перемешались.
Топорами сплеча орудуют, баграми за снасти корабельные цепляют, стонут, плачут, кричат, ругаются…
Корабли пылают хуже, чем в аду, люди из огня в воду прыгают. Ни та, ни другая сторона не уступает…
Долго бороньище тянется. А царевы войска все подваливают да подваливают…
Покраснела к вечеру вода в Волге, стала теплой от крови.
— Волга, мать моя, чем я тебя прогневал? Или песнями мы тебя не тешили, не величали? Или свою сторону родную на чужую променяли? Или паруса на моих кораблях хуже царевых были? На что ты прогневалась?
И еще злее молодцы Степановы рубятся, колют, бьют на все стороны…
