— Эх ты, Волга-матушка!
Подхватил Наташу на руки и над головой поднял. Обмерла она: вот сейчас или в Волгу бросит, или поцелует. А он держит на руках, смотрит ей в глаза и говорит:
— Не садись ты больше со мной рядом. Хмелею я, когда ты близко. А хмельной-то я озорной, неуемный. Чай, Сережка тебя ждет, ступай да утешь, пусть зря-то дурень на меня не пеняет. Скоро свадьбу вашу сыграем.
И вроде жалко Степану стало, что девку-то от себя отпустил, когда глянул вослед ей да увидел, как из-под ног ее с высокого берега камушки посыпались.
Стал Степан Тимофеич князишек, купчишек пугать, дома по ветру пускать, караваны останавливать да гостинцы раздавать народу. В царевом дворце переполох пошел.
Царь самых верных воевод послал, приказал живого или мертвого поймать Стеньку Разина, а всех молодцов его погубить, в Волге потопить, плоты срубить, столбы с перекладинами на плотах поставить, шелковые ожерелья привязать, по десятку на каждом плоту удальцов Степановых повесить и плоты вниз по Волге пустить.
Легко сказать, да не легко орла запоймать.
У царя войско храбро, а Разина молодцы и того похрабрее. Что ни бились, одолеть Степана Тимофеича не могут.
А он все выше да выше с низовья подымается.
Сколько Степан Тимофеич кораблей на дно пустил, и не счесть.
А как Степан-то Тимофеич разбил несметные царевы войска на реке Камышинке, тут еще столько да полстолько их подвалило.
Раным на заре поднялся Степан Тимофеич на утес высокий — и Сергей с ним. Из-за гор кровяное солнце всходит. Ветер теплый со степей дует, травы цветут, запахи душу пьянят. Беляк по Волге играет, а стрежень все чернее и чернее становится. Ветер кудри Степановы расчесывает, приглаживает.
Корабли его, струги легкие всю Волгу заполонили от Саратова чуть не до Астрахани.
Орел-степняк над утесом кружится, словно что сказать Степану Тимофеичу хочет.
— Что это стрежень-то почернел? — Степана Тимофеича спрашивает Ноздря.
— Сам не знаю, — отвечает Степан.
В даль туманную вглядывается. Вся округа лежит перед ним, как на ладони. Луга ровные, будто скатерти, кресты колоколен золотом на восходе горят, стада по степи рассыпаются, и далеко-далеко Волга-матушка с голубым поднебесьем сливается.
И никого-то на всей земле в этот ранний час выше Степана Тимофеича нет. Раскинул он свои руки могучие, и по жилушкам силушка похаживает, вздохнул всей грудью, да еще раз вздохнул, словно впоследние сладким волжским воздухом хочет надышаться вдоволь.
— Сладкий какой, разымчатой воздух-то здесь, Ноздря, а! Воздух-то, говорю, родной, свой. Хорошо-то как, милый мой…
