Но Сильный, гордый, свободолюбивый — и упрямый! — Казбич остается непреклонен в течение всего разговора — пожалуй, точнее будет сказать торга — с Азаматом.
«— Послушай! — сказал твердым голосом Азамат,—видишь, я на все решаюсь. Хочешь, я украду для тебя мою сестру?
Долго, долго молчал Казбич; наконец, вместо ответа он затянул старинную песню вполголоса...»
Старинная песня, переложенная Лермонтовым стихами, прекрасна; хотя смысл ее — мужественный и гордый — не очень понятен для нас сегодня:
Золото купит четыре жены, Копь же лихой не имеот цены...
Но достаточно вспомнить, что закон аллаха позволял горцу иметь несколько жен и что жену можно было просто украсть, чтобы попять мужскую правоту Казбича. Какими бы огненными глазами он пи смотрел на Бэлу,— не жена была ему другом, опорой, поддержкой в тех условиях и в то время, когда он жил,— другом был конь.
Конечно, категорический отказ Казбнча, да еще выраженный весьма резко: «Поди прочь, безумный мальчишка! Где тебе ездить на моем копе?» — отказ этот оскорбил Азамата, и ои сначала бросился па оскорбителя с оружием, а затем вбежал в саклю «в разорванном бешмете, говоря, что Казбич хотел его зарезать. Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха!»
Длинный, хотя и страстный, но медленный разговор Казбича с Азаматом сменяется быстрой, краткой сценой: «Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом п вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой».
Мы еще раз убеждаемся в прожорливости Максима Максимыча: заметив, где поставили лошадей, он смог «поскорей убраться», когда «пошла резня». Печорин вовсе не так осторожен: он хотел бы узнать, «чем кончится», но смиряется перед доводами Максима Максимыча: «...уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так...».
Мы уже успели забыть об Авторе, и авторское «я» воспринимаем теперь как «я» Максима Максимыча. Но Автор здесь, он слушает вместе с нами, время от времени возникает и его «я».
«— А что Казбич? — спросил я нетерпеливо у штабс-капитана». Максим Максимыч отвечает в уже привычном для нас духе:
«— Да что этому народу делается!., ведь ускользнул... Жи- вущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой».
На этом история могла бы кончиться — если бы не Печорин. Максим Максимыч продолжает: «Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся,— такой хитрый! — а сам задумал кое-что».
