Альберт часто замечал, что не может быть единой картины события, поскольку оно описывается людьми. А они все по-разному воспринимают все, что видят и слышат. Обращают внимание на совершенно иные аспекты происходящего. Поэтому можно сказать, объективной картины любого явления не существует. Это касается не только частных случаев. Он пришел к мнению, что не может быть и объективной, лишенной пристрастий, истории вообще. Имеются только субъективные мнения о том, что произошло. Чтобы понять историю, всегда надо знать, на какой стороне баррикад был свидетель, его степень вовлеченности в события и личную предысторию. Он схватывает и живо запоминает только то, что ему по какой-то причине ближе. Что отставило след в его чувствах. А описывать чувства людей – это задача не историков. Они должны устанавливать факты.
Поэтому Альберт всегда старался сам понять причину любого явления, отсеять из свидетельств людей всю шелуху и не сразу принимал чье-то мнение. Он для себя рисовал собственную картину на основе своего опыта и знаний. Или ставил себе вопросы, на которые нужно найти приемлемое решение. И только так. В этом было его преимущество – но и серьезный недостаток. Число вопросов увеличивалось, и круг его интересов расширялся. Иногда приходилось долго искать убедительный ответ. Когда наступало время давать отчет о работе, у него иногда был скромный результат. И только когда круг ответов сходился и вокруг явления или факта вдруг выстраивалась понятная схема, он мог за день написать целую работу. За что его и ценили.
Альберт посмотрел на свое отражение в стеклянных дверях при входе в метро. Рост чуть выше среднего, серые, слегка волнистые волосы с сединой около висков. И вспомнил – в конце октября ему должно исполниться сорок пять лет, некий юбилей. Нужно отметить. Хорошо, что его работа советника директора за скромную зарплату позволяла не соблюдать строгий рабочий режим. Есть время, чтобы заниматься своими делами.
Альберт, после разговоров на фирме о причинах исчезновения Володи, ехал домой в электричке, смотрел в окно и задумался. Он привык к таким поездкам домой в Подмосковье: можно было почитать что-то интересное или подумать. Вот пропал человек, и исчез его мир. Мир, наполненный теми, кого он любил и кого ценил. И кого ненавидел. Чему радовался и чем огорчался. Что считал истиной и что ложью. Такого мира уже нет, и его не повторить. Его можно только представить из разговоров тех, с кем он встречался по частям, как слепые «видят» слона на ощупь в индийской притче. И от того, как его сложить их этих частей, такая картина и вырисовывается. Но его мир уже потерян. Навсегда.
