— Извините, извините… С-с-сука!
Он просочился сквозь щель в ворота, которые приоткрыл конвойный. С того дня он как-то — выражением глаз, что ли — выделял меня или, скорее, отсекал меня от остальных прохожих. Смотрел долгим, узким, пожалуй, ненавидящим взором. Никогда даже зло не усмехался и не подавал хоть какого-нибудь знака. А взглядом притягивал медленно, как слабенький магнит — кораблик в детской игре «Морской бой». И по нему, по долгому взгляду, я догадывался, что он исподволь ищет продолжения возникшей случайно связи и приглашает меня безмолвно к таким же опасным поискам. После встречи с зеком мильковские рекомендации, как лучше натянуть нос приемной комиссии и убедить ее, что никто русской литературы не знает так, как мы, посетившие его консультации, усваивались крепче — я обязательно должен поступить, и зек в этой мысли почему-то занимал не последнее место.
Победа или поражение?
— Привет, профбосс!
Уколол он меня походя, но я ощутил кончик болезненно вонзившейся иглы. Он хотел что-то добавить. И тут в душе моей пробудилось и выхлестнулось что-то нееврейское, а общечеловеческое — китайское, например, или полинезийское, готтентотское, немецкое, украинское, а может — филиппинское — и я, в образовавшуюся паузу, вколотил четко и ясно:
— Привет массам!
Если ты желаешь меня противопоставить, подчеркнуть мое — тобой вымышленное — превосходство — пожалуйста, я не смолчу. Говор стих, вокруг меня образовался оазис тишины и неловкости. Я впервые за месяцы оскорблений поднял голову и дал отпор. Возможно, в нравственном отношении не самый образцовый, но я не имел и минуты на раздумье. Его, надо признаться, перекосило. Всегда бледноватый, он покрылся розовым ровным загаром, брылястые челюсти дрогнули. Брови подскочили на лоб. На лице появилось такое выражение, будто он сейчас приблизится и отвесит мне полновесную оплеуху, что для него кончилось бы не очень здорово. Я не избегал физического единоборства, пройдя суровую школу антисемитских драк в эвакуации и киевских послеоккупационных дворах. Я не спустил бы ему, и схватка на сей раз вряд ли завершилась его победой, к которой он уже привык при столкновениях со мной.
— Привет массам, — повторил я и внезапно жалко улыбнулся.
У меня привычка к поражению сработала. Он быстро овладел собой, бросил отточенный — изучающий и оценивающий — взгляд и сперва сел, открыв толстую кожаную папку, и, доставая тетрадь, спокойно и насмешливо произнес:
