Вот здорово! Бедняцкая одежда Жени, весь ее скромный облик не предполагал наличия дома подобного богатства. Да я попал к книжному миллионеру Корейко! А я ожидал, что хвастовство Жени выльется в десяток затрепанных и всем известных эренбургов. Вот как Женя писала, отвечая через много лет на мой вопрос о судьбе библиотеки: «Тома, которые тебя поразили, были стоящие, случайно уцелевшие от старого (доарестного) собрания отца. Вкус к литературе у него был». Могу легко представить, из чего состояло доарестное собрание мнимого Олега Жакова.
Шлейф ароматного дыма
Каково же было само собрание, которым владел отец Жени? Если уцелевшая часть производила столь внушительное впечатление… Позже я с ней, с уцелевшей после обысков и изъятий частью, познакомился ближе. Она — эта уцелевшая часть — многое объяснила в истории жизни отца Жени, но далеко не все. Пометки у любимых авторов кое-что добавляли. Первое потрясение от увиденного не улетучилось и спустя пятьдесят лет. Зрение у меня острое, и я приметил, что в самом конце полки стоял выпуск «Романа-газеты», тонкий, потрепанный, с мало кому ведомым романом Эренбурга «Что человеку надо» о гражданской войне в Испании. Его изымали из библиотек еще перед войной с Германией. Я решил, что хозяин крольчатника как-то связан с событиями, разыгравшимися на Пиренейском полуострове. Сталин беспощадно расправлялся с не угодными ему интербригадовцами.
Раздался стук в наружную дверь. Колотили громко носком ботинка — по-детски. Из соседней комнаты появился отец Жени и исчез в крошечной, заваленной вещами передней, оставив шлейф сероватого ароматного дыма. Отец и дочь немного пошептались. И Женя вошла сияющая.
— Наконец ты возник, как Бог из машины. А я и не надеялась! Сколько раз обманывал!
Врать не хочу: я уже не помню, что я переживал и о чем думал потом. Кажется, пили крепкую заварку, жевали какие-то зачерствевшие коржики — в Томске почему-то коржики продавались недельной давности. Готовились к практическому занятию по латыни. Профессор Тарасов грозил нам неимоверными строгостями и карами, хотя был еще несчастнее и беззащитнее, чем мы.
Поздним вечером Женя отправилась меня провожать. Во дворе Бактина она дышала в перчатку. Но я не ощущал вони. Ноздри щекотал аромат, издаваемый мефистофельской трубкой. Я не замечал отвратительного воздуха, поглощенный видением тисненных золотом и серебром томов могучей и опасной по тем временам для бывшего зека эренбурговской полки. Ну если следователь поинтересуется: откуда «Лазик Ройтшванец»? Да если порыться, наверняка еще кое-что обнаружишь из недозволенного. Не троцкист ли он, если сидел? Женя вскользь упомянула о неприятностях с НКВД. Какие к черту неприятности! Он сидел — это точно! Не троцкист ли он? Троцкисты — образованный народ. И меньшевики. А вдруг он по делу Промпартии загремел и с Рамзиным якшался? Кто он есть — книжный миллионер Корейко? Женя, однако, порядочная девушка, и у нее не может быть дурного отца. Но кто он и при чем здесь Эренбург? Зачем им Эренбург? Почему они прицепились к Эренбургу? И откуда знают так подробно его жизнь и творчество?
