В этот момент в дверях комнаты появился Густав и сообщил Феликсу, что ванна готова. Фанни ещё раз поцеловала брата в щёку и вышла. В это утро, как обычно, Феликс долго нежился в своей медной лохани в форме туфли и обильно намыливался, болтая с Густавом. Затем, надев шёлковый халат, он прошёл в комнату, которую использовал как кабинет, и, вынув перо из элегантного письменного прибора, продолжал править вёрстку фортепьянной аранжировки для четырёх рук своей до-минорной симфонии, которую ему накануне прислал его английский издатель Крамер.
В течение двух часов он работал с самозабвенной сосредоточенностью. Его мозг отрешился от всех посторонних мыслей. Не слыша щебетания птиц в саду, грохота экипажей по Лейпцигерштрассе, редких шагов по коридору, он был всецело поглощён музыкой. Его красивое лицо, такое подвижное, превратилось в непроницаемую, застывшую маску. Время от времени его глаза отрывались от страниц и обращались на какое-то внутреннее видение.
Сделав работу, он издал вздох облегчения. Напряжение на его лице исчезло. Он аккуратно поставил перо в подставку, поднялся и потянул за шнурок колокольчика.
— Я собираюсь в город, — сказал он Густаву.
— Вы поедете верхом или в кабриолете, герр Феликс?
Феликс бросил взгляд на небо. День был слишком хорош, чтобы ехать в закрытом коробке.
— Я поеду верхом на Джуне. Пожалуйста, приготовь её через полчаса.
Не спеша, с максимальной экономией движений он оделся, натянув кремовые облегающие бриджи и коричневые высокие кожаные сапоги. Несколько секунд он колебался между голубым и серым камзолами для верховой езды, выбрал серый и, похлопывая себя стеком с серебряной ручкой, отправился засвидетельствовать своё уважением матери.
Прежде чем постучать в дверь, он обернулся к Густаву:
— Пожалуйста, положи вёрстку, которая лежит на столе, в мою сумку.
Он постучал и, услышав знакомый голос, вошёл в гостиную матери.
Лея Мендельсон проводила в этой комнате большую часть времени, сидя в своём кресле с высокой спинкой, читая — она читала Гомера и Софокла в оригинале — или вывязывая бесконечные шерстяные шарфы для приюта, который она патронировала. Однако её почти невидимое присутствие ощущалось во всём огромном доме. Она была пружиной исключительно сложного механизма, обеспечивающего нормальное функционирование этого сверхбольшого дома. Она обладала редкими организаторскими способностями. На её худом лице в обрамлении седых волос отражался ум, ясные голубые глаза светились добротой, но не сентиментальностью. У неё не хватало терпения на иносказательные обороты речи, поверхностные комплименты и чрезмерное многословие. Она любила прямоту, аккуратность и точность.
