Я подтянул струну D на полтона — трюк, которым я обычно пользовался на концертах, чтобы удержать своих фанатов от взрыва восхищения (и я имею в виду взрыв в буквальном смысле — некоторые из тех концертов в Филморе в 1960-х… ну, я избавлю вас от ужасных подробностей).
Я брякнул намеренно фальшивый аккорд. Как по мне, звучал он ужасно, однако обитатели лагеря приободрились. Они сели, вытерли слезы и стали зачарованно смотреть, как я играю простейшую секвенцию на трех нотах.
— Да, парень. — Остин поднес свою скрипку к подбородку и начал импровизировать. Его наканифоленный смычок танцевал по струнам. Он и я закрыли глаза, и на мгновение мы стали больше, чем семья. Мы стали частью музыки, общаясь на уровне, доступном только богам и музыкантам.
Вудроу рассеял очарование.
— Это восхитительно, — всхлипнул сатир. — Вы двое должны обучать класс. О чем я думал?
Пожалуйста, не сдирай с меня кожу!
— Мой дорогой сатир, — отозвался я, — я бы никогда…
Внезапно мои пальцы свело судорогой. От неожиданности я уронил гитару. Инструмент упал на каменные ступени амфитеатра с треском и звоном.
Остин опустил смычок.
— Ты в порядке?
— Я… да, конечно.
Но я был не в порядке. На несколько мгновений я испытал блаженство моего прежде легкого таланта.
И все же, определенно, мои новые пальцы смертного не подходили для этого. Мышцы рук болели. В тех местах, где подушечки пальцев соприкасались с грифом, остались красные полосы.
Я подверг себя чрезмерному напряжению.
Мои легкие как будто ссохлись от недостатка кислорода, хотя я и не пел.
— Я… устал, — сказал я, пребывая в смятении.
— Ну да, — кивнула Валентина. — То, как ты играл, было нереально!
— Это нормально, Аполлон, — сказал Остин. — Ты восстановишься. Когда полубоги используют свои силы, особенно впервые, они быстро устают.
— Но я не…
Я не смог закончить предложение. Я не был полубогом. Богом — тоже. Я даже не был самим собой. Как я смогу играть музыку снова, зная, что я — испорченный инструмент? Любая нота не принесет мне ничего, кроме боли и истощения. Моя струна B никогда не зазвучит в унисон.
Страдание, должно быть, отразилось на моем лице.
Дэмиен Уайт сжал кулаки.
— Не беспокойся, Аполлон. Это не твоя вина. Я покажу этой глупой гитаре!
Я не пытался остановить его, когда он двинулся вниз по ступеням. Часть меня находила извращенное удовольствие в том, как он топтал гитару до тех пор, пока от нее не осталась куча щепок и проволоки.
Кьяра вышла из себя.
— Idiota! Теперь я никогда не дождусь своей очереди!
