Надо сказать, красота здесь неимоверная. Эти снежные шапки гор, эти тихие морские лагуны. Возможности местного порта, как мне сказали, весьма скромны и грузовым судам приходится стоять в очереди (при суточном тарифе $10,000). Наблюдать же как они, бросив якорь, стоят на рейде – сущее наслаждение. На ум приходит «Приглашение в путешествие» Бодлера и строки Хуго «Куда-нибудь, куда-угодно, лишь бы прочь от мира сего». До чего же поражает аккуратность и благоустроенность города, набережные которого омываются кристально-чистыми водами северных морей. В то же время, за городом, у опушки дремучего леса, простирающегося к северу на миллионы квадратных миль аж до мерзлот полярного круга, просто невозможно избавиться от чувства, что прозябаешь на самом отшибе цивилизации.
Мне, конечно, очень жаль, что здешняя профессура обиделась на мои выкрутасы, но чтоб вам не казалось, что я всегда такой борзый, то я признаюсь, мисс Роуз, что мне нередко приходилось бывать в шкуре потерпевшего, посрамлённого виртуозами, более искусными, чем я, мастерами в этой области. Так, ныне покойный Киппенберг, светило музыковедения, во время одной из научных конференций на вилле Сербеллони, на берегу озера Комо, как-то вечером пригласил меня в свои апартаменты для презентации моего доклада. Ну, если честно, не он пригласил меня – я, остро нуждаясь в этом, напросился, а он постеснялся отказать. Это был крупный мужчина, облачённый в роскошный смарагдовый бархатный обеденный костюм, поверх которого словно бы с помощью лебёдки воодрузили его массивную белесую ученую голову. Ходил он опираясь на две трости (такой себе diable boiteux [фр. хромой дьявол]), но не родился еще тот, у кого был бы язык шустрее. Это он опубликовал то великое творение о Россини, на которое последний ответил бессмертными шпильками (вроде той, что он отпустил в адрес Вагнера: "В его музыке минуты прекрасны, а пятнадцатиминутки ужасны."). Мне также хотелось бы, чтобы вы представили себе обстановку в его апартаментах на этой вилле: залы в стиле восемнадцатого века, канаусовые диваны, парчовые ткани, холодные скульптуры, теплые шелковые торшеры. Прислуга уже закрыла окна на ночь, так что в гостиной стало довольно душно. Впрочем, меня это не волновало, главное, что я мог читать свой доклад многоопытному и образованнейшему Киппенбергу, а он, весь напыженный, смарагдовый, слушал, благосклонно поджав длинные губ. Весьма диковинными были также глаза профессора, размещённые по бокам головы словно для двустороннего зрения, и брови шерстистые будто гусеницы c "райского древа познания". Во время моего чтения, заметив, что он начал клевать носом, я спросил, "Кажется, я нагоняю на вас сон, профессор?" "Нет-нет.., напротив, вы его от меня отгоняете," – отвечал он. Ну разве это не шедевр? Да ещё и в мой адрес! Конечно же, для меня огромная честь явиться застрельщиком такого эпизода. Профессор, такой огромный, со своими двумя тростями, напоминал мне присевшего у трамплина горнолыжника, готового ввергнуться в глубокий сон. Однако, будучи даже на этой грани, уже практически в отключеном состоянии, бесценная кладезь его интеллекта все ещё была способна поражать. Ради такой остроумной реплики я готов был весь свет обойти.
