– Так нельзя, – решил Петр Иваныч, и остановился, достал из мешка свою бутыль; приложился, жгуче обливаясь, и раз, и два, и три; и не успел дотянуть третьего, самого длинного, огненного глотка, как вновь почуял бодрость, стал из Петришек Петришкой, и под ногами стало ровно, словно и кочек не было; быстро и дробно пошел; остановился, с размаху налетев на людей. В темноте стояли они и к чему-то прислушивались.
– Здесь ктой-то есть в лесу, – тихо сказал один. – Меня ровно в плечо пихнули.
– Кто?
– Ась?
– Верно, ктой-то.
– Ты, Серега?
– Я.
– Трахни из пушки.
– Ба-бах, – треснул и рассыпался по лесу револьверный выстрел, осветив на мгновение корявые стволы деревьев. И не успели замолкнуть отклики выстрела, как в уши вошел, въедаясь, пронзительный, зловещий посвист, от которого заскрипели, качаясь, деревья и посыпалась на землю сухая листва. А в ответ на свист – не то стон, не то хохот, не то зов пошел по лесу и по болоту, и резкий буревой ветер с дождем и снегом налетел на путников.
– Бей в них опять, ребята, – загоревшись звуком выстрела, закричал Петришка, но осекся: странно и слабо прозвучал крик.
– Ты, что ль, Серега?
– Я.
– Валяй опять.
– Сейчас. – А Петришка почувствовал, как что-то нежным, но неудержимым движением тянет его книзу, как рассудок затуманивается сладким, похожим на сон, чьим-то шопотом, как звенят какие-то таинственно-властные слова и обволакивают с ног до головы невыразимо ласковым щекотом.
Петришка повернулся и хотел было бежать, но наткнулся на дерево и поцарапал щеку; думая, что нужно от кого-то отбиваться, поднял сук и хватил им вперед, в ночь. Сук треснул и перелетел пополам. Тогда внезапно в Петришкины уши вошла мертвая, шипящая тишина и он, подумав: – Что ж я, дурак, с деревьями-то дерусь? – сел, раскарячившись у дерева и замер; слышал еще, замирая, как кто-то захлебывался в трясине и хлюпал ртом: – уп, уп, уп. Потом тишину прорезал снова тот же мертвящий, призывный свист.
– Да палите же, ребята, – надрываясь, кричал Петришка. – Их здесь много, а никого не видать.
– Го-го, – отдалось в вершинах деревьев, и на Петришку налетело, закружило, замело: – Да не сдамся, не сдамся, – подумал он, вскочил на ноги, шагнул и провалился по колено в трясину; схватился, чтобы удержаться, за ветку и вдруг понял, что не ветку держит в руках, а чью-то худую, косматую, жилистую руку; темное, страшное лицо наклонилось к Петришке и обдав ледяным дыханием, шепнуло, захлебываясь: – Пойдем, миленок, какой ты складный.
