Слесарь от Грубера и Кº, а теперь шестнадцатая государственная, – Петр Иваныч Борюшкин ехал в дальнюю губернию за картофелем. Под лавкой вагона, в темноте, ехал и мешок Борюшкина с двадцатью фунтами соли и четвертью очищенного денатурата, – менять.
Велосипед замечателен стрекозиным трепетанием спиц, аэроплан похож на плавающего коршуна, а вот поезд… поезд, это – живой, конечно, организм, но – фантастический, далекий от природы: дракон. У дракона есть сердце: лязг буферов, стук колес о соединения рельс, мерное похлопывание металлических площадок, – вот биение драконова сердца. Музыка этих звуков работает правильно, и даже тогда, когда составитель вклеит хромой на все ноги вагон, то – так тому и быть: значит, сердце с перебоем; а поезд, все-таки, живой.
Но вот, когда нахрапом, задом, хлебовом, – захлестнет живой этот организм промышляющая Россия, вцепится сапогами, шинелями, пальцами, мешками, мешищами, мешочками, навалится ехать: вези, боле никаких, не желая мыслить в обще-государственном масштабе, – сердце замирает, стихает, стучит чуть слышно, тут даже чумазики с клейкими масленками не помогают, хоть и хлопочут – бегают, как гномы, – замызганные, озлобленные железные гномы железной Революции. А без работы сердца не может существовать организм, – он становится, тоже стихает; и бессильно пыжится тогда драконов мозг, – машина; идет от нее пар во все стороны, словно от тяжелых дум; а сама – ни с места.
А в поезде:
– почем картошка -
– до чего дожили -
– мать твою за ногу -
– при царизме лучше было -
– господи матушка царица небесная -
– в советской России стекол не полагается -
– говорят, хлеб-то скоро мильон.
Ну, конечно, здесь-то он от нечего делать четче всего и щелкает, звериный оскал засебятины, и ощеряется, и прет изо всего черного вагонного нутра, а засветишь зажигалку – уже подмигивает из беззубого рта крестящейся старухи, и криком кричит из кучи грязных пеленок на багровых бабьих клешнях; погаснет зажигалка, – оскал щелкает еще злей, яростней, отчетливей, – того и гляди перекусит железное драконово горло, того и гляди вопьется в стальную огнедышащую грудь, того и гляди сожмет клыками ослабевший, но чугунный ход сердца, – и опрокинется Революция, станет, как часы, и – под откос – назад.
