…Опять побежал из крана кипяток. Очередь потихоньку двигалась, и у каждого на лице была радость. Мы с Вовкой тоже не могли сдержать улыбку, когда из широкого горла крана весело потекла в наши чайники драгоценная жидкость.
Кипяток заменяет нам суп и еще много разных блюд, которые теперь мы видим только во сне. Нальешь кружку, сядешь рядом со своим «сидором», достанешь из него сухарь. Лучше, конечно, сначала достать черный сухарь. Посыплешь его солью и грызешь не торопясь, кипятком запивая. Это вместо первого блюда.
Я сижу на верхних нарах, грызу сухарь и думаю, что каждый сухарь в моем мешке имеет свою историю. Один остался от какого-то обеда, другой — от завтрака, в то время, когда хлеб продавали еще без карточек. Я пошарил рукой в мешке и вынул горбушку французской булки. Я точно помню — этот кусок остался после завтрака. Вся семья была в сборе. На столе — сыр, масло, колбаса. И кусок этот остался. Точно помню. Мать положила его на противень — и в духовку.
Мать всегда сушила сухари. Наверное, потому, что она пережила голод в гражданскую войну. Сухари она складывала в мешочек. Если их накапливалось много, часть из них мать отдавала молочнице…
Ребята сидят и грызут сухари, а поезд мчится. О чем в такую минуту разговаривать? Я подмигнул Галке. Она далеко от меня, у другой стены вагона, вместе с девчонками, но мы с ней можем за версту друг друга увидеть.
Мне уже давно нравится Галка. Еще с прошлой зимы. Она знает это. Я писал ей стихи:
Белая береза, лунный свет.
Под окном хожу я,
А тебя все нет.
Однажды она вручила мне записку: «Передавай стихи незаметно, чтобы девчонки не видели. Г.»
Я прыгал от радости. Значит, ей стихи мои понравились. Я написал огромную оду, которая начиналась так:
Вся земля кругом прекрасна,
Когда любишь не напрасно.
Когда началась война, дядя Коля, управдом, назначил нас вместе дежурить на крыше — зажигалки тушить.
Мы сидим на крыше. Лучи прожекторов как стрелы пробивают ночное небо. Откуда-то издалека несется ровный тяжелый гул моторов немецких бомбардировщиков. Ухают зенитки на Пресненской заставе. Крыша содрогается от каждого залпа.
Я молил бога, чтобы фашист сбросил зажигалку на наш дом! Я бы показал Галке, на что способен. Но самолеты были далеко.
Я пододвинулся к Галке. Мой локоть прикоснулся к ее локтю. Теперь я думал об одном: чтобы Галка не оттолкнула мою руку. Я уже не слышал, как немецкий самолет летел над нами, как он сбросил бомбу.
Взрывная волна ударила нас, я обнял Галку, и мы полетели по крыше, ничего не соображая, но крепко держась друг за друга.
