— …И не заплатят, наверное… — бормотал Билов. — Пролетим…
— Скорее всего, — согласился Глеб. — Но могут и заплатить. Как сделаем, как понравится. Это тебе не на дудке дудеть… Только нудить-то зачем?.. Ты вот понаблюдай за собой. Сейчас ты голодный и занедужил временно — потому и канючишь, а покушаешь — повеселеешь. Проследи…
Васька нагнал их у самой столовой, чистенький, приглаженный, и одеколоном от него доносит.
Ел Васька, как всегда, долго, внимательно пережевывая и молча. Глеб прихлебывал чаек и наставлял Билова:
— …Вот у меня мать… Баба деревенская, а мозгов… Отец после войны в гору пошел. Без образования. А она ему: иди учиться. И погнала в Москву на дневное. А сама с нами с тремя в Ногинске осталась. Синьку в Москве добудет где-нибудь, а в Ногинске сбудет на базаре. И тянула пять лет. А потом двадцать лет по загранкам ковры копила… Шах ей ручку целовал!.. Баба!.. А ты? Институт бросил. Сонька ребенка второго захотела, пожалуйста. Третьего? Пожалуйста. Хорошо у вас обе матери — кандидаты — прокормят, а помрут?..
Васька доел, и все поднялись из-за стола, затопали к выходу.
— А сам-то ты? — спросил Билов, щепочкой ковыряя в зубах. — Сам-то на что живешь?
— Я-а?! — Глеб взглянул на него как на убогого и даже заговорил складно: — Да я столько денег за свою жизнь заработал — тебе и не снилось. Я на четвертом курсе уже два авторских имел… по лазерам. И оба внедрены. Васька соврать не даст… Вась!
Васька нехотя кивнул.
— …за внедрение — деньги хорошие, — продолжал Глеб. — На Севере четыре года плавал начальником научной группы. Там полярки, харчи бесплатные… В министерстве потом служил. Двести пятьдесят плюс премия. И все матери отдавал, она же мне и покушать, и то-се, мол… А потом это… «Волгу» отцову грузинам продал задорого… Дай закурить, Юль, кончились…
Васька вдруг остановился.
— Кто шуршит? Я с ума, что ли, схожу?!
— Это я Билова лечу газетами. — Глеб взял у Юли сигарету, оторвал фильтр, прикурил. — Продал «Волгу», домой иду, а они за мной увязались, южные, которые купили: не понравилось, что задорого слишком. Я домой прихожу, деньги убрал, жду. Звонят. Я открыл… Чего смотришь?.. Я их не без толку ждал. У меня винчестер на тахте портянкой накрыт и мелкашка сбоку… А в соседней комнате Колька, Николай Романович, товарищ… Я с ним загодя договорился: выйдет, если позову… Впустил этих, сам на тахту, курю, мол. Их много, деньги просят, убить обещают, если не отдам… Я: какие деньги? Несколько рублей только — дразню их временно… А рука то на тряпке, на винчестере… Позлю, думаю, а потом тихо выгоню оружием — всего делов… Так нет! Колька без команды вламывается со стаканом: «Гамарджоба! Салям алейкум!» Гляжу, трясет его, сейчас поубивает их без всякого оружия. Он так и орет сейчас: мол, убью всех, а этому нос обрежу — на старшего показывает, с которым я машину оформлял. И орет. У него всегда орать, перед тем как драться, для испуга. Вижу, ребята заволновались. Думаю, надо до конца их сделать: портянку с винчестера сдергиваю, с одной стороны, и с мелкашки — с другой. Они ошалели, ломанули — чуть двери не высадили… Они чего за мной увязались-то: одет я был плохо, наверное, да небритый. Думали: так все просто. Мать Кольке потом три сотни подарила… любит его, хулигана… Вась, ну я мурлат подбирать, начну. — Глеб снял телогрейку.
