Я еле стоял на ногах, голова у меня кружилась, я готов был снова упасть на пол.
Следователь уловил этот момент и рукой показал надзирателю, чтобы тот принес мне табурет. И я плюхнулся на подставленный табурет, как падает на землю полный мешок зерна. Голова у меня непроизвольно опустилась на грудь.
– Будешь говорить, Иванов? – продолжал следователь, не глядя на меня, и не видя мою опущенную голову. – Или дать тебе ещё одну ягодку? Сознавайся быстрее, отвечай на все вопросы, которые я тебе задавал ранее. Ты, Иванов, наверное, понял, что я тоже устал. Мне нужно отдохнуть так же, как и тебе.
Я ничего не ответил. Только стёр с губ воду, ощутив соленый вкус. Взглянул на руку и понял, что эта была моя кровь. Откуда она текла, я не знал: изо рта, из носа, или из содранной на щеке кожи.
Следователь подозвал к себе надзирателя и, налив воду из графина в стакан, велел подать его мне. Я обеими руками вцепился в стакан с водой и начал жадно пить воду большими глотками. Но… не тут-то было. Надзиратель, ударив меня по голове, умело вырвал у меня стакан, и остатки воды вылились на пол.
Как тонко, умело, изуверски было у них всё это отработано. Спектакль разыгран как по нотам. В немецком плену такого не было, хотя и там место заключения не было курортом.
Как нелюди находят различные способы издевательств, изощрённые и страшные? Их учат, или они сами делают открытия?
Все эти вопросы как молнии мелькнули у меня в голове. Я продолжал думать. Это придавало мне сил и помогало продолжать не равный поединок со следователем. Невольно я рассмотрел его лицо и, особенно, глаза, хотя их-то мне было рассмотреть довольно сложно. Всё же мой взгляд и его встретились. Но взгляды у нас были разные. Мой – сильный, его – трусливый, подлый. Он это знал, понимал, и поэтому старался на меня не смотреть.
Я молчал.
Следователь понял, что я больше ничего не скажу. Он хотя и был молод, но опыт приобрёл большой. Следователь дал команду, и меня поволокли в камеру, в ту, в которой я уже был. Конвоиры бросили меня на пол.
На этот раз, когда я оказался в камере, и за мной закрыли дверь, ко мне навстречу поднялись три – четыре сокамерника. Они аккуратно, как могли, подняли меня и довели до нар. Затем уложили на место, которое было услужливо освобождено перед этим.
“Хотя и уголовники, но что-то человеческое в них осталось”, -подумал я. – “Всё же они на голову выше работников репрессивного аппарата государства”.
