– Здесь деньги, дорогая, я положила их всего на месяц. Я надеюсь, что вы выйдете и заберете их обратно. Особенно браслет.
– Да, – продолжила она, – приходила женщина, и не одна, а две женщины, одна была старше, а вторая младше, с детьми. Они стучали в дверь и кричали. Кричали нарочно, чтобы услышал весь подъезд, что вы отняли у детей кормильца. В палате стояла тишина, только болезненный крик Тани, которой машинально и с ненавистью, относившейся не к ней, медсестра сунула шприц, приговаривая: «Вот такая шлюха и у меня мужа увела, а потом вернула в таком состоянии, что и даром был не нужен!»
С этого дня в палате к ней стали относиться хуже. Палата задышала моралью.
Сняли гипс с ног. Тетя Маня, которая порциями получала деньги, согласилась отвезти ее на каталке в душевую и помыть. После двух месяцев это был первый душ. Потоки воды сбивали грязь и отлежавшую под гипсом кожу, а сухая, потрескавшаяся от протирания спиртом кожа на открытых от гипса местах, как земля после засухи, впитывала воду. Ей стало легче дышать. И ей не хотелось в палату, она прикурила сигарету, затянулась, закрыла глаза и вспомнила море и того, чья жена и дети у нее в подъезде читали лекции про мораль. У него были добрые глаза, черные. Он был вежлив. Он носил ей цветы каждое утро, и это ему нравилось, и еще кофе и фрукты. «Интересно, – подумала она, – откуда он их брал?» Он был моложе ее, ну не совсем чтобы мальчик. Она не замечала, а сейчас только поняла, что ей начали нравиться те, кто моложе ее, и улыбнулась. Тетя Маня прервала ее состояние блаженства. Хватит улыбаться. Она помогла ей взобраться на старую каталку, на которых возили еще раненых с последней войны.
Это бывало редко, чтобы после моря она с кем-то встречалась. Ожидание моря было чем-то большим, чем само море, это было ожидание любви, она могла терпеть почти год и не увлекаться местными романами или тем более мечтами о замужестве и о стиральной машине, потому что после моря семья ей представлялась стиральной машиной и телевизором, ну и, самое главное, – постоянными упреками. Она смотрела на своих друзей и подруг и улыбалась их счастью постоянно видеть друг друга и ненавидеть друг друга, и оставаться по привычке рядом, а у нее было больше: она знала это «больше», и это ее ждало на море.
Но с ним она рассталась давно, то есть когда захотела уехать на море и больше не могла его ждать или следить, чтобы он правильно надевал трусы, чтобы не попасться жене. Это было не ее. Она сказала ему, что это не для нее, а он не понял. Ведь им было хорошо, когда они встречались. Мужчины становятся овцами, когда женятся, и редкие из них выдерживают начало и остаются свободными животными. Животными?! «Нет, лучше овцы – это нежнее, – подумала она, – и не бараны, потому что они тупые». Бараны – это, в ее понимании, недоучившиеся овцы, то есть они были ущербны, и они не думали о цветах и чашечке кофе в постель, они не представляли ночь, как ожидание. Ночь, когда простыня казалась туманом, и они пили кофе, ожидая солнца в ночи, потому что то, что должно было случиться, было теплее солнца.
