— Только после, капитан; я только после…
— Да, с удовольствием увидел, что спас не чужого; еще раз спасибо!
— Право, капитан; вы так всегда ставите дело, что не знаешь, что вам отвечать; но вы довольны, а это главное.
— И тем более я рад слышать все это, что, значит, могу положиться на вас обоих.
— В этом случае, капитан…
— Постой, друг Клер-де-Люнь; если у тебя в жизни есть две-три черты, которыми ты можешь гордиться, так есть множество других, которые, к несчастью, должны тяжело лежать на твоей совести.
— Что? — проговорил Клер-де-Люнь, смущенно отвернувшись.
— Да, так ведь, старый товарищ? — продолжал капитан с грустным добродушием. — И между этими и дурными поступками — будем говорить прямо, между этими преступлениями есть одно дело, в которое и меня запутала судьба, в котором я сделался твоим невинным, почти бессознательным сообщником. Помнишь ты это? Клер-де-Люнь молча опустил голову.
— Помнишь ты, — спросил авантюрист, — ту ночь, когда был взят Гурдон? Это одно из самых отдаленных твоих воспоминаний, правда…
— Довольно, капитан! — глухим голосом перебил его tire — laine. — Это дело вечно будет лежать на моей совести. Бедное дитя! Такая прекрасная, благородная, чистая, невинная! А я, подлец, дикий зверь, не пожалел ее слез и просьб и отдал ее, лишившуюся чувств, в руки человека, которому вино отуманило рассудок. Сжальтесь, капитан, не напоминайте мне об этом преступлении!
— Ты его помнишь, раскаиваешься?
— О да! Если б вы могли читать в моем сердце!..
— Я верю твоему раскаянию, Клер-де-Люнь.
— А что же стало с ней, бедняжкой? Простила ли она меня?
— Она умерла.
— Умерла! — повторил ошеломленный Клер-де-Люнь.
— Да, умерла, дав жизнь ребенку, плоду гнусного преступления, которое над ней совершили. Умирая, она простила того, кто злоупотребил ее слабостью, и его сообщников.
— Благодарю вас за эти слова, капитан, — сказал с мрачной энергией Клер-де-Люнь. — Но если этот ангел простил мне, так я сам себе никогда не прощу. Ах, капитан, что угодно, но у меня есть сердце, черт возьми! В этом деле я был подлецом!
— Хорошо, Клер-де-Люнь!
— Если б я мог, — произнес он, — не исправить зло — оно непоправимо, а отдать свою жизнь за…
— Ты можешь это сделать, — поспешно предложил капитан.
— Неужели!
— Да; выслушай. Дитя живо; оно сделалось женщиной, увы! Такой же прекрасной и чистой, как была ее мать, и, боюсь, такой же несчастной.
— О! Вы знаете ее?
— Нет. И она не знает о моем существовании и никогда не узнает, какие узы нас связывают. Знаю только, что она богатая, знатная дама, замужем за любимым человеком и мать прелестного, как говорят, ребенка.
