— Я думаю, господа, — поклонившись, приступил он к изложению собственного мнения, — что нашему решению надо дать основательный предлог, который доказал бы, что за нами право, расположил бы к нам не только тайно сочувствующих, но и всех честных людей государства; одним словом, чтобы нам пришлось принять эту войну братьев с братьями как необходимость, а не самим объявлять ее.
Его очень внимательно слушали.
Все посмотрели затем на де Лектура. Он улыбался.
— Граф, — обратился он к дю Люку, — монсеньор де Роган совершенно одинакового мнения с вами, и вот, что он советует сделать: трое депутатов, выбранных из участников собрания, должны отправиться к королеве и почтительно заявить ей о притеснениях, которым подвергаются ежедневно реформаты, заверить в своих верноподданнических чувствах к королю, но просить, чтоб ее величество дала гарантии, которые избавили бы их в будущем от новых притеснений и обвинений в измене.
— Какие же это гарантии? — спросил граф.
— Полное исполнение Нантского эдикта в том смысле, в котором он был издан покойным королем Генрихом Четвертого тринадцатого апреля 1598 года[6].
Все согласились; выбрано было пять депутатов вместо трех, чтобы отправиться к королеве. Это были: герцог Делафорс, граф д'Орваль, де Лектур, граф дю Люк и барон де Круасси. Они условились идти на другой же день, в двенадцать часов пополудни.
Так и сделали.
Но Мария Медичи, догадываясь, с чем явились к ней депутаты, отказалась, хотя очень любезно, принять их и назначила аудиенцию через три дня.
Глава V
КАК КАПИТАН ВАТАН ПРИЕХАЛ В ПАРИЖ
И КАК ЕГО ОТЛИЧНО ПРИНЯЛИ В ГОСТИНИЦЕ,
ГДЕ ОН ОСТАНОВИЛСЯ
Вернемся к капитану Ватану.
Оставив посреди дороги озадаченного графа дю Люка, он во весь опор помчался в город и проехал воротами Сен-Виктор.
Капитан очень воинственно сидел на своем Таборе, покручивая усы и напевая какую-то казарменную песенку, от которой покраснел бы любой солдат.
Он знал Париж вдоль и поперек и направился прямо к Тиктонской улице, к гостинице, над дверьми которой красовалась вывеска, покачиваясь и скрипя на железном пруте. На зеленом фоне этой громадной вывески изображалось какое-то диковинное красное животное с грозно торчащим посреди лба рогом, на котором было нанизано множество жареных пулярок. Внизу стояла надпись-ребус яркими буквами в четыре дюйма величины: A la Chere lie Corne.[7]
Капитан поглядел на вывеску, потом на ярко освещенные окна гостиницы, из которой неслись всевозможные вакхические напевы.
