— А что, — таксист потянулся за сигаретой, но, подержав в руке пачку, отложил, — раньше ведь тоже так бывало. Не так долго, как сейчас, но накатывало…
— Тогда он был не на Земле, — пояснил я. — А масштабы у него были другие. В войну Самаэль с удовольствием поиграл бы, а вот ломать стиральные машины — не думаю. А сейчас сил у него почти нет, а злость на людей есть.
— Это вы отправили его сюда, — заметила Дарья.
— Совершенно верно. И он будет здесь до самой своей человеческой смерти торговать кофе в лавочке «Респект». А наша задача — не дать ему больше никому причинять неудобства.
— Золотой век, — Дарья смотрела в пустоту. — Эра милосердия… Сатья-Юга…
— Мы все поняли, что вы образованная, — сказал шофер.
— Сколько уже дней мы живем без зла?
— Восемь. Сегодня девятый день.
— Как-то оно не чувствуется, Сима. Я не знаю этого вашего Самаэля-Воланда, но я с радостью расскажу все, все! Чтобы почувствовать, как это, Сатья-Юга, Эра милосердия…
— Стойте! — я хлопнул по спинке шоферского кресла. — Тут! Вот у того дома! Чуть не проехали. Заговорили вы меня, Дарья. Ждите в машине.
Я от них устал. Может быть, пошли я на землю кого-нибудь из нижних сфер, он бы и не понял, что это значит — устать. А я здорово вымотался в человеческом теле. Шеф внутри меня сокрушенно охал: «теряешь форму, серафим, теряешь…» Моя форма — сонет триолетно-октавный, хмуро возразил я и сам обалдел: что со мной? Спорить с шефом, мне, Серафиму, члену первой, высшей сферы?
Из-за двери пахло кофе, я машинально идентифицировал «американо» и вдавил звонок.
Оксана
Перед выпускными экзаменами Борис Моисеевич и Наталья Ивановна начали собирать нас на дополнительные занятия. Ходили в основном к Борису Моисеевичу, который не только готовил к сдаче, но и поил чаем. Этот чай в какой-то мере спасал меня от домашних дел — мы засиживались у Бориса Моисеевича допоздна, говорили, листали «Науку и жизнь», и когда я приходила, ссоры отца с мамой уже доходили до взаимного обета молчания. Я тихо переговаривалась с каждым из них по отдельности, ужинала и засыпала. Последний год школы я не любила быть дома.
В начале мая отец ушел. Как я смутно помнила — уже второй раз. Но первый раз случился, когда я была в третьем классе, и тогда это прошло легко — папа исчез на несколько месяцев «в командировку», потом вернулся, и мои родители снова жили вместе.
Теперь я была уверена, что папа не вернется.
Мама оставила театр и, откопав свой диплом, устроилась в школу вести кружок. Возвращаться она стала пораньше, но разговоры у нас не клеились. Мы сидели на диване, читали, потом, пожелав друг другу спокойной ночи, расходись спать. Возвращаться позже начала я.
