Сейчас же, когда Евгений под большим секретом поведал ей, что дела службы не позволяют ему придти домой и еще неизвестно, когда позволят, мама сухо сказала:
– Я не ожидала от тебя такого легкомыслия. Ты сначала должен был меня с ней познакомить.
Стратонов принялся возражать, что знакомить-то как раз не с кем (или – сразу со всеми двенадцатью?), но мама была непреклонна.
– Порядочная девушка прежде знакомится с родителями, а потом уже тащит мужчину в постель. Надеюсь, ты не забыл зайти в аптеку? В стране – эпидемия СПИДа, если ты не помнишь!
– Мама, ну при чем здесь СПИД? – попытался вставить Стратонов, но мама воскликнула. – Не перебивай меня! Так вот, Евгений! Ты совершаешь большую ошибку! И я очень хочу, чтобы все это… – ему показалось, что он видит презрительную гримаску, искривившую ее лицо, – прошло без печальных последствий.
И мама бросила трубку.
Евгений вздохнул, натянуто улыбнулся бабульке, внимательно прислушивавшейся к обрывкам разговора, и поспешил в отделение.
Придя на службу, он понял, что их с мамой желания странным образом совпадают. Ему бы тоже очень хотелось, чтобы все это – но не то, о чем думает мама – прошло без печальных последствий.
Однако надеяться на это не приходилось. В девять начальник был уже у себя в кабинете, и дежурный, сочувственно кивнув, сообщил, что Блинников рвет и мечет в ожидании незадачливого детектива. Тренируется – с тем, чтобы начать рвать и метать его, несчастного Стратонова.
Ну да. Стратонов побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, что означало у него крайнюю степень служебного рвения.
В кабинете его ожидал еще один сюрприз. Напротив начальника сидел срочно вызванный из отпуска Михаил Климов, и его синее после вчерашней рыбалки лицо (после той рыбалки, на которую можно и не брать удочку – только стакан и бутылку с закуской) недвусмысленно говорило о том, кто послужит громоотводом для его вполне законного гнева.
– Ну что, Эраст Фандорин? Расскажи читателям о своих новых похождениях!
Когда начальник был в добром расположении духа, то называл Стратонова Пинкертоном, а когда с трудом скрывал гнев – не иначе, как Эрастом Фандориным, особо упирая на слово "Эраст". Он делал это таким образом, словно намеренно проглатывал начало, а уж "Эраст" произносил раскатисто и звучно.
Сбиваясь и путаясь, Стратонов начал рассказывать. Про Пинта он упоминать не стал, резонно рассудив, что это будет уж чересчур.
Евгений поведал о неожиданном озарении, которое посетило его перед крыльцом административного корпуса, о двенадцати личных делах, в которых недоставало одной фотографии и об импровизированном собрании потенциальных жертв в читальном зале. Он только собирался поделиться со старшими коллегами своими грандиозными (хотя и не слишком конкретными) планами, как вдруг Блинников с размаху хлопнул мясистым кулаком по столешнице.
