— Я раньше об этом не думала. Оказывается, у меня отличная цирковая фамилия!
— Конечно!
Мы медленно брели по вечернему городу, и с каждым шагом Вика нравилась мне все больше и больше. Так бывает, когда знаешь девушку совсем недолго: не хватает времени понять, что она, в сущности, такая же, как и все прочие.
Я не решался спросить о незнакомце: мне хотелось, чтобы она сама рассказала про своего загадочного приятеля. Но она, похоже, и не думала говорить о нем:
— Вы надолго к нам, в Энск?
— До воскресенья.
— А потом куда?
— Потом — дальше.
— Тяжело, наверное, так жить: все время переезды?
— Да нет, — я пожал плечами. — Привыкаешь.
— А тебе бывает страшно? Там, наверху? — с непритворным испугом спросила Вика.
— Страшно? — я задумался. — Опасно там, это да. А насчет страшно? Не успеваешь бояться — ведь на манеже работать надо.
Вика посмотрела на меня с восхищением:
— Какие у тебя большие мускулы! — произнесла она очень нежно и очень тихо, почти шепотом, и украдкой поцеловала мой висок, стянутый липкой коркой высохшего пота. И это было так мило, так волнующе и вместе с тем так бесхитростно, что я сразу же обо всем забыл!
— А может, иногда и бывает… — невпопад пробормотал я и почувствовал, как становлюсь пунцовым. Хорошо, что было темно, и она этого не видела.
Несколько минут мы шли в полном молчании. Затем она остановилась и сказала:
— Ну, вот я и дома. Спасибо, что проводил… Я, наверное, еще раз приду в цирк. Может быть, завтра… Мне очень понравилось представление, — я сжимал ее прохладные влажные пальцы, а она отводила глаза; носок изящной туфельки смущенно вычерчивал на асфальте пологую дугу. — Извини, уже поздно… У меня очень строгий папа… — вдруг ее плотно сомкнутые губы быстро коснулись моих. На мгновение я остолбенел… Но этого было достаточно; она несильным, коротким движением высвободила руки и убежала. Хлопнула металлическая дверь подъезда, снабженная тугой пружиной; глухо щелкнул замок.
Я остался на улице один.
* * *
Почему она так сильно потрясла меня? И чем? Да, она была весьма миловидна, но все же, если разобраться, то — ничего особенного. Какой-то исключительной красоты, действующей подобно тягучей сладкой отраве, в ней не было. Ни расправленных крыльев гордого носа, ни знойных испепеляющих глаз, ни томного колыхания роскошного бюста, — ничего этого не было. Были только два поцелуя, такие же милые и естественные, как она сама — вот и все! И тем не менее, я долго не мог придти в себя.
