Натыкаясь в темноте на реквизит, опоры шатра, огнетушители и двери, бегу к выходу. Я ее запомнил — и сумею отличить в толпе от прочих местных красавиц. Другого шанса у меня нет.
* * *
Чего это я так разволновался? Рассказываю, а сам будто бы заново все переживаю… Вон, во временах даже запутался. Для меня-то это дела уже прошлые — значит, и время должно быть прошедшее. Так-то оно так, да расхлебывать приходится до сих пор. Сейчас, погодите минутку — плесну себе что-нибудь, а то стакан уже пустой.
Ну вот, теперь получше. Нет, закусывать пока не буду. Чего тут закусывать? Считай, и не пил ничего.
Ну, будете слушать дальше? Тогда не перебивайте…
* * *
Встал я, значит, у выхода, и жду. Минут пять ждал — потом повалил народ. Я, чтобы лучше видеть, даже на заборчик залез — сам-то росту небольшого. Смотрел-смотрел — нет незнакомца. Выходят нормальные мужики — с женами да с детьми; обычные работяги с натруженными руками и круглыми животами. В смокинге, естественно, ни одного. Все одеты, как люди. Да кроме странного импресарио во всем Энске, наверное, только Васильич был в смокинге — и то потому, что у него это рабочий костюм. Отметился, правда, один в малиновом пиджаке — Костыль. Ну так, для него это тоже — спецодежда.
По всему было видно, что у Костыля хорошее настроение — он танцующей походкой прошел к своему "Мерседесу", на ходу насвистывая простенькую мелодию — ту, которую сыграл Сержик на старенькой скрипочке.
Наконец появилась и девушка. Теперь я смог разглядеть ее поближе. Она была в простом белом платье. Короткая юбка открывала стройные мускулистые икры и по-детски круглые розовые коленки. Прямые светлые волосы, подстриженные ровным кружком, обрамляли милое лицо с изящными и тонко обрисованными чертами.
Было уже темно, и я, конечно, не мог разобрать, какого цвета ее глаза, но почему-то подумал, что голубые. У молоденьких блондинок, сияющих свежестью и красотой, обязательно должны быть голубые глаза — ну, на худой конец, серые.
Я пропустил ее чуть вперед, спрыгнул со своего насеста и двинулся следом. Так мы прошли метров сто. Или двести. Затем она вдруг остановилась и обернулась — я тоже замер. Уперев маленькую ручку с дешевеньким колечком на безымянном пальце в крутое бедро, она спросила — немного надменно:
— Ну? И долго мы так будем идти? — и вызывающе повела попкой; легкая белая ткань натянулась, наполнилась тугим телом, как парус — попутным ветром; явственно обозначились контуры ажурных трусиков.
