Все мы слышали, как все это там в нем взрывается, как желает вырваться наружу.
А старик хватался за живот и всякий раз говорил:
Сталинград.
И сам же над этим смеялся.
И мама тоже над этим смеялась.
А потом он поднимался, шел в туалет, а мы слышали бомбардировку русских и немецких дивизий.
Мы слышали не кончающуюся канонаду.
А мама включала радио и говорила: "Ну так".
И глядела на нас, и улыбалась.
И мы тоже улыбались.
Я радовался, когда мама улыбалась. Мне вообще нравится, когда бабы улыбаются. И я скажу тебе: сделать так, чтобы баба улыбалась, означает больше, чем хорошенько ее оттрахать.
Но вот потом, когда старик начал выблевывать внутренности, в дом уже никто не улыбался.
XIV
И теперь я уже знаю, на что глядел тогда мой старик.
Я уже тоже умею так глядеть. Он видел в том лесу, что было раньше. И видел то, что будет. Как в этом самом лесу и болоте, из которых вышли, заново постепенно пропадем. Мы, и весь Северный Город.
И я все имею от него, и тоже никогда не простужусь. Никогда, хотя целый день нахожусь на дворе и смешиваю краски, и крашу крыши панельных домов.
По кругу.
Зачистить.
Перемешать.
Развести.
И красить.
Краска по краске.
Слой на слой.
История на историю.
А когда уже закончу, начинаю по-новой с другой стороны, потому что краска, это такая зараза, которая хорошенько никогда не продержится.
Зачистить.
Перемешать.
Развести.
И красить.
Краска по краске.
Слой на слой.
История на историю.
Прикрыть.
Ты обязан быть сильным.
Ты обязан уметь преодолевать слабые моменты.
А они придут.
Иногда, когда я стою на краю крыши и гляжу вдаль, и снова вниз и вдаль, и снова на лес, и когда дует ветер, а у меня в руке кисть, а в другой – сигарета, я размышляю над тем: как бы оно было упасть вниз. Как бы оно было, сверзиться на какую-то машину внизу. Перевалиться через ограждение, как мой старик, и в абсолютной тишине сверзиться вниз. Позволить втащить себя в могилу земли. Стать удобрением для тех растущих деревец, которые когда-то вновь поглотят этот жилмассив. И когда я касаюсь края крыши, клянусь, чувствую вибрацию. Я чувствую, как все постепенно, совершенно незаметно снова сползает в топь.
Я не мгу дождаться этого исчезновения.
Это вот исчезновение и есть моей целью.
Лишь когда исчезнет нечто старое, нечто новое способно появиться.
И в такие моменты там, наверху, я размышляю над тем, как бы это было: не быть, не существовать. Не иметь беспокойств и волнений. Не драться. Но через мгновение я говорю себя: Вандам, ты придурок, ты чего пиздишь? Жизнь прекрасна, и нефег плакаться над собой, да, может несколько вещей тебе и не удалось, но ведь, блин, оно у каждого так бывает. Все сразу выиграть не могут, а плакаться над собой – это конец.
