— Сергей Иванович! — Верочка выскочила из класса вслед за нами, и, поскольку завуч, даже не оглянувшись, скрылся в своем кабинете, в этот кабинет влетела и она, сама уже чуть не плача.
Что там было говорено в кабинете, я не узнаю никогда, как не узнаю с достоверностью: в самом ли деле звонил завуч по инстанции или же, нажав на рычаг, вхолостую крутил диск телефона и грозно орал в трубку, слушая в ответ лишь короткие гудки.
Дверь завучева кабинета открылась, выпустив Верочку.
— До первого замечания! — раздалось из кабинета. — До первого самого ничтожного замечания! И родителям их так и скажите!
Верочка отлепила нас от подоконника, повернула в нужном направлении и, тоже слегка подталкивая в спины, повела обратно в класс. Но насколько же эти ее подталкивания отличались от завучевых! Благословенны будьте, Вера Ивановна, самый любимый учитель всей моей школьной поры. А пробыла она в нашей школе лишь два года.
Несмотря на благодарную любовь к Вере Ивановне, ни в русском языке, ни в литературе (ее предметах) я отнюдь не преуспевал, а что к стихам не имел особого пристрастия — это уж точно.
И вдруг, в том же четвертом классе, с полной неожиданностью для себя, я сам начал писать стихи, вернее, те ужасающие творения, которые я для себя определял этим гордым словом.
В сожженном мною архиве (см. выше) имелась тетрадка в косую линейку, начатая честным диктантом (отметка: четыре с минусом) и двумя упражнениями, а далее изведенная под самостоятельное творчество. Корявым почерком тех времен я записывал сочиняемое впрогон, по всей ширине страницы, без разбивки на стихотворные строки, так, что о наличии куплетов можно было догадаться лишь по отчеркиваниям после их завершения. Там были какие-то послания к соученикам, смысла которых я не смог понять, перечитывая это годы спустя, там было начало поэмы про колхоз (самое, кстати, складное, ввиду полного незнакомства с предметом описания). «Под первый петушиный крик Работа закипела. Все трудятся. Максим-старик Не отстает от дела…» Этот старик пастух, пригнав стадо на луг пастись, садился в тени с газетой, активно реагируя на мировые события: «…в сердцах Макартура ругнул, А пес в лицо его лизнул…»
Самым чудовищным в этой тетради было некое произведение, типа пьесы в стихах, в каковой пьесе участвовали Адам и Ева, архангел Автандил (плод моего невежества), соученик мой Вова Тарасов, а также Бог (прости меня, Господи!). Это кромешное произведение я даже не берусь комментировать.
