Они приближались к дому. Лена замедлила шаг, чтобы сказать Михайлову те несколько слов, которые, казалось, были уже на языке. Но она промолчала, пока не остановилась у самого подъезда дома.
— Владимир Евгеньевич… — сказала она почти умоляюще. — У меня к вам серьезная просьба.
— Ради бога, пожалуйста.
В голосе его была почтительность и предупредительная готовность.
— Видите ли… — смущалась Лена, подыскивая ускользающие слова. — Я хотела просить вас… Нам нельзя встречаться так, как мы встречаемся сейчас.
— Ради бога, Елена Никитична, мы это организуем иначе.
— Нет, вы меня не поняли. Нам совсем нельзя встречаться… То есть, мы, естественно, будем встречаться только на работе.
— А к вам заходить нельзя? — шутливым тоном, мягко спросил он.
— Почему нельзя? Как всегда, к папе.
— Только к папе?
— Владимир Евгеньевич, — сказала Лена твердо. — Вы знаете, о чем я говорю. Я занята.
— Но ведь мы с вами встречаемся именно в свободное время, — пробовал он все так же любезно-шутливо возражать.
— Нет, именно это свободное время у меня и занято.
— Вот как? — он сделал вид, что не знает, о чем идет речь. — Тогда это для меня ужасно.
— Почему ужасно? — словно поверив его искренности, спросила Лена.
— Потому, что я… — Он говорил так, будто не находил слов или не решался их произнести. — Потому что… Я слишком привязался к вам, Леночка.
— Но, Владимир Евгеньевич… — пыталась возразить Лена.
Он не дал ей сказать.
— Мне теперь уже трудно, почти невозможно не встречаться с вами.
— Нет, нет, — испуганно прервала его Лена. — Не нужно ничего больше говорить. Я связана. Вы знаете Константина Михайловича… доктора Сергеева.
— Разве это действительно серьезно? — не то иронически, не то как бы недоумевая, спросил Михайлов.
— Конечно. Вы разве не знаете? Он… мы скоро будем вместе.
— Вот как? Нет, я не знал.
Он сказал это с чувством большого сожаления, безнадежности.
— Ну вот, — облегченно сказала Лена, протянув ему руку. — Не сердитесь, Владимир Евгеньевич.
— Нет, Леночка, погодите. Это невозможно.
Он держал ее руку в своей, смотрел блестевшими глазами и говорил одни и те же слова, словно стремясь вдолбить их в голову Лены.
— Это невозможно. Поймите, это невозможно. Пройдемтесь, еще немного поговорим.
Он снова, как вчера вечером на набережной, нагнулся и тихо, почти шепотом проговорил:
— У меня к вам огромная нежность…
Не давая ей возразить, он доказывал, что расстаться им невозможно, что без нее жизнь для него кончится, что страшная пустота и одиночество убьют его и как человека, и как врача.
