"Слыхали про налет? - спросил Лукашевского Квасов за обедом. - На прошлой неделе какие-то конники окружили мою заставу, требовали оружие. Никакого оружия они, конечно, не получили. Мы их отогнали. Пришлось, черт возьми, стрелять. В воздух, разумеется. Но приятного было мало. Хочу отправить в город семью. Уже договорился с начальством. Ведь в следующий раз ситуация может сложиться серьезнее. Как вы думаете?"
Лукашевский ответил, что семью, конечно же, надо отправить в город.
Рудольф получил свою первую зарплату. Купил все, что намечал. Раздобыл даже несколько бутылок вина, чтобы обмыть, как он сказал, первую получку.
Дома их ждала новость. Александрина рассказала, что во время их отсутствия приезжала милиция и спрашивала, не появлялся ли здесь человек, который называет себя Режиссером.
"И что вы ответили?" - спросил Петр Петрович.
"А что я могла ответить? Ведь никакого Режиссера у нас не было. Вообще не было никаких гостей. Только конники появлялись, но конники милицию не интересуют".
Лукашевский взглянул на Рудольфа.
"А вы? - спросил он Рудольфа. - Вы тоже никого здесь не видели?"
"Только конников, - ответил Рудольф. - Больше никого".
Поставив машину в гараж, Лукашевский зашел за угол и увидел то, чего не увидел почему-то утром - кое-как заложенный камнями пролом в стене. Быстро вернулся в гараж, спустился в смотровую яму и заглянул в погребок. Там, среди разобранного хлама, было устланное соломой ложе, лежали пустые мешки, валялись консервные банки с сохранившимися остатками пищи.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Яковлев, как и обещал, позвонил в восемь часов.
"Итак, - сказал он торжественно, - ты можешь поздравить меня с обретением свободы!"
Лукашевский не понял о чем, собственно, идет речь, о каком обретении свободы, и попросил Яковлева выразиться яснее.
"Можно и яснее, - уже не так торжественно ответил Яковлев. - Но если говорить предельно ясно, то суть моего сообщения в следующем: меня сняли с поста председателя исполкома. Полностью и окончательно. Совсем. Отныне я, в смысле должностного положения, никто. Или, как любил выражаться сукин сын Чичиков, мечта".
"Поздравляю, - сказал Лукашевский. - Это большая удача, - но тут же, подумав, что его слова могут обидеть Яковлева, спросил: - А что случилось, Сережа?"
"А! - ответил Яковлев. - Весь Совет разделился на партии. Партии стали пытать меня, за кого я. Я ответил, что за самого себя. Тут меня все дружно и сняли. Единогласно. Потрясающее и неожиданное единство. Во всем остальном они друг с другом на ножах. Такая вот история".
