Мир приносить тебе в душу, тревоги твои побеждая,
Тайным посредником оборотясь меж тобою и дрёмой,
Благословенной и сладкой, которую, не сознавая,
Жаждешь, к которой стремишься, но всё-таки плачешь,
противясь
И беспокойно ворочаясь, хочешь прогнать ты. И если
Мне удается тебя успокоить (а тщетными были
Прочих попытки), горжусь хитроумным искусством немало.
Так, ты недавно болела, когда до тебя дотянулся
Грипп, этот отпрыск войны, пожирающий малых и слабых,
Чтоб ни одно существо, хоть невинно оно и имеет
Право святое остаться свободным и неуязвимым,
Не избежало страданий, посеянных жуткой эпохой.
Тельце пылало твоё, страшный насморк измучил малютку,
Вот и познала впервые ты гнусное боли мученье.
В гневе на боль, в состраданьи к тебе не могли
распознать мы
В жалобных криках твоих, где источник жестокой болезни.
В ухе гнездилась она. И ощупав тебя осторожно,
Диагностировал врач воспаление среднего уха,
Следовать он приказал аккуратно своим предписаньям:
Перекись капать, которая вдруг зашипит пузырями,
Страшно тебя оглушит, и в испуге ты глазки заводишь,
Масло закапывать в ушко, в котором болезнь окопалась
И распирает его (не должно быть холодным тут масло,
Но и горячим, избави нас Боже, оно не должно быть),
И наконец оберечь наше ушко, прикрыв его мягонькой
ваткой.
Няня тебе подбородок и щёку платком обернула
И завязала узлом на затылке — пусть шерсть согревает.
Личиком этим своим, искалеченным старческой мукой,
Ты походила на бабку убогую из богадельни.
Плакала ты, и улыбку сквозь муку послала нам жалость!
Боль причиняло ужасную прикосновенье любое,
Как бы ни бережно было оно, и сама не могла ты
Сон приманить животворный в кроватке, и ночью глубокой,
Взяв тебя на руки, взад и вперёд я ходил терпеливо,
Комнату меряя мерно привычным маршрутом коротким,
Час или дольше, своим бормотаньем шаманя и ровным
Шагом и словом покойным сверлящую боль побеждая.
Сильно рука затекла, на которой лежала ты, снизу
Нывшую руку другой я поддерживал. Но до чего же
Счастлив я был, если видел, как таяла пытка страданья
И наконец расслаблялись уставшие члены, и тяжесть
Чувствовал я на руках существа, покорённого дрёмой.
Но не спешил я расстаться с тобой, чтоб коварная смена
Бури покоем и чтоб перемена внезапная ритма
Сна долгожданный блаженный туман отогнать не посмели.
Должен покой углубиться, окрепнуть, тогда лишь
в кроватку
Я наконец-то решаюсь тебя опустить, наклонившись,
Выпростать руки свои, что накрыла ты тельцем, и тихо,
Тише тишайшего, лба твоего дорогого коснуться губами.
