— Вы не любите меня? — спросил он, недоумевая.
— Нет, Саша, — распустила воротничок. — Вы мне нравитесь, но, сами понимаете, замужество…
— Что замужество?! -
— …требует все-таки большего. К тому же вы бедны…
— Вот в чем дело! Я беден!
Мария почти прижалась к Пушкину; вся она горела опасностью и любопытством.
— Вы будете говорить, что это пустяки… Но ведь деньги так же нужны браку, как любовь. Вряд ли наша жизнь была бы счастливой… — расстегнула воротничок окончательно. — Я не готова.
— Что ж вы делаете?
— Я вам отказываю. Я отказываюсь выйти за вас замуж, — после напряженной паузы. — И только.
— Ах вот как. Замуж вы не готовы… а к этому готовы? Зачем вы это делаете, оставьте, вы ребенок, Мари, я предлагал вам замужество, но не…
(Простим себе невнимательность: история не сохранила подробностей, кто же именно первым потянулся к другому, прежде чем случился поцелуй).
— Вы жестокая, — сказал Пушкин, переводя дыхание. — Я же буду любить вас, Мари, я же буду всегда вспоминать.
Вновь поцелуй.
— Вы поразительно смелы. В ваши годы.
— Ну что вы, вы же первым признались, Саша. А я вам всего лишь отказала.
«Если когда-нибудь, лет через двести, о нашем веке будут вспоминать как о времени целомудрия и строгости, — подумал Пушкин, — то не оттого, что не было разврата; просто никто в девятнадцатом столетии не решится о нём написать».
И было всё: было расстёгнутое платье, был расшнурованный корсет. Была живая, горячая, испуганная, жадная и безрассудная, абсолютно земная Мария Раевская.
* * *
В четвёртом часу утра он вышел на палубу, застёгивая жилет. На корме стоял капитан, кажется, его фамилия была Дмитров (или Дмитриев? Дмитровский?). Капитан, увидев Александра, молча кивнул и даже не спросил, отчего пассажир не спит.
…И вы, наперсницы порочных заблуждений,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…
В тумане плыли тёмные очертания далёкой земли.
— Видите, — сказал капитан, указывая в ночь, — Чатырдаг.
Пушкин не видел.
