Капитонов. Видимо, он не находит на Кавказе ничего подозрительного. То есть, образно говоря, Кавказ молчит-с.
Каподистрия. (негромко) По-моему, нам с лихвой хватает одного говорящего образно. Вы-то уже не уподобляйтесь…
Черницкий. А почему ж стихотворение такое грустное?
Капитонов. А потому и грустное, что не находит…
Рыжов. А если он видит проявления какой-то диверсионной деятельности, но косвенные?
Каподистрия. Не уходите в лирику. Нам сказано: «Питаюсь чувствами немыми».
Капитонов. Я все-таки склонен считать, что это означает спокойствие Кавказа.
Каподистрия. (махнув рукой) Будь по-вашему. Посмотрим, что дальше.
Черницкий. «…И чудной прелестью картин». Пожалуй, господин Капитонов прав.
Капитонов. Читайте дальше, господин камергер.
Черницкий. «…Природы дикой и угрюмой».
Каподистрия. Вот! Вот и нотка драматизма зазвучала! Что это, по-вашему, а?
Черницкий. Это бред стихоплёта… по-моему, он манкирует.
Капитонов. Там ведь правда дикая природа. А угрюмая… ну, допустим, он чувствует опасность, но не видит ее проявлений.
Каподистрия. Какая у вас фантазия, советник.
Рыжов. Господа… а может быть, это просто стихи?
Черницкий. (строго) В каком смысле?
Рыжов. Ну просто. Стихи.
Утренний совет — прощание с Броневским — снова плыть — о чём не напишут
Законы осуждают
Предмет моей любви;
Но кто, о сердце, может
Противиться тебе?
Н.Карамзин
Небо в ночь перед отплытием было ясным-ясным, поглядишь — и увидишь, как высоко над Феодосией звёзды вершат свои звёздные дела, лишь по недосмотру сохраняя до сих во вселенной синюю булавочную головку Земли; а где-то на Земле стоит город Петербург и полуостров Крым, и так смешны расстояния между ними, что думаешь поневоле — человек не обучен правильно ходить, иначе мог бы одним шагом преодолевать все дали, разделяющие земные места.
Пушкин курил, глядя на море, и тосковал по Питеру. Море равнодушно блестело: ему не было никакого интереса до Пушкина; оно не воевало с Турцией и не читало стихов. Утешал Француза только могучей крепости табак, подаренный Броневским.
— Не спится? — спросил Александр у летучей мыши, мелькнувшей над палисадником. — Вот и я не сплю.
Мышь снова появилась, заложила вираж и канула в темноту.
— Как хочется домой, — сказал Александр, — в этот пакостный Петербург. Клянусь, даже кабинет Нессельроде, того ещё м…ка, мне сейчас роднее южных пейзажей. Я люблю Петербург, мышь, — пылко продолжил он. — Я дитя его каналов и мостов и, сколько ни кормят меня здешними фруктами и ни греют солнцем, всю жизнь душа моя будет тянуться к дождливому, серому….
